Яд-шоколад. Татьяна Степанова

ем-то холодном, липком, мокром. Не земля – нет, сырой твердый камень. Но пахнет землей, как в могиле. И еще пахнет прелью и свежей, дурманящей ум майской зеленью. И еще чем-то…

      Она ничего не видела, не чувствовала своего лица совсем. Но ощущала все запахи ночи.

      Ее звали Ася. Подруги и коллеги по работе любили ее за спокойный веселый нрав. Этой весной у нее впервые после института появился парень, и они порой выбирались куда-то вместе. Но не сегодня и не в этот парк. Если идти по боковой аллее, выйдешь прямо к кирпичным многоэтажкам. Она всегда здесь ходила по дороге с работы домой. За деревьями проносятся автобусы и машины. А тут свежо и пахнет молодой листвой. И травой. И влажной землей. Можно отдохнуть, подумать, расслабиться и вздохнуть в полную силу легких.

      И соловей поет где-то рядом, но не разглядеть, потому что…

      Глаза в этой тьме не видят.

      Кофточка на груди совсем промокла.

      Что-то липнет к коже.

      И голос…

      Этот голос, что звучит из темноты.

      – Думаешь, я недостаточно хорош для тебя? Не обладаю, чем должен? Это ты… ты недостаточно хороша для меня. Не мила, не желанна.

      Голос… он, пожалуй, даже красив. Мужской, со звучными обертонами. Вот только он прерывист сейчас и глух, словно обладатель его задыхается – от страсти ли, от ненависти ли, от вожделения или гнева. А может, все вместе в этом голосе, который она слышит над собой, когда соловей все поет и поет в непроглядной тьме.

      И смерть близка…

      – И та влага, что течет у тебя сейчас между ног… твой сок… он не нужен мне. Я не нуждаюсь в тебе совсем… Слышишь ты? Я люблю другую. А ты тварь, ты просто тварь.

      Влага течет по груди, кофточка спереди промокла насквозь. И где-то в голове внутри поднимается великая боль.

      – Ты ничтожная, грязная, вонючая девка, посмотри на себя, кто может пожелать, полюбить тебя. Только не я. Я даже не хочу касаться тебя. Я брезгую тобой. Слышишь ты, мокрая развратная тварь, я брезгую тобой!!!!

      Соловей умолк, испугался, когда смерть протянула руку, чтобы свернуть ему шею.

      Лишь этот голос – мужской, полный страсти и ярости.

      – И все же я возьму тебя, достану глубоко… чтобы ты помнила… чтобы знала… чтобы помнила меня… всегда… всегда… Будет больно…

      Волна боли ударила изнутри, в голове что-то лопнуло, прорвало плотину.

      Все лицо опалило огнем, каждый нерв, каждый сосуд вибрировал от нестерпимой боли. В этой темноте… в этой страшной вечной темноте.

      Ася забилась на холодном мокром камне, истошно крича, визжа.

      Крики наполнили тихий вечерний парк, полный сумеречных теней.

      Женщина кричала так, словно ее рвали на куски.

      Женщина кричала…

      Соловей улетел.

      Смерть ждала, когда крик оборвется.

      Глава 2

      Пациент

      Орловская психиатрическая больница специализированного типа.

      Два года спустя

      …Лечение и реабилитация психически больных лиц, совершивших преступления и признанных невменяемыми… освобожденных от уголовной ответственности по решению суда по причине невменяемости…

      Монотонное бормотание под нос и скрип тележки, на которой в больнице развозят свежие постельные принадлежности – только что из прачечной. Тележку толкает худенький человечек в больничной робе, и он все бормочет, бормочет. Когда-то давно он вызубрил наизусть служебную инструкцию больницы специализированного типа и теперь всякий день, помогая дежурной санитарке развозить белье, памперсы и чай, повторяет вызубренное, как священную мантру.

      …Совершивших преступление и признанных невменяемыми… освобожденных от уголовной…

      Это тихий больной.

      Это очень тихий больной.

      Только он не выносит вида острых предметов.

      Их от него – даже обычные канцелярские карандаши – прячут за семью замками.

      Больничные корпуса из красного кирпича – приземистые, с толстыми стенами, покатой крышей и новыми стеклопакетами с решетками изнутри на улице Ливенской. Это сразу за парком Танкистов – спросите любого в Орле, всякий покажет. Можно идти по Итальянской улице, а можно через знаменитые Орловские Лужки – результат один: упрешься в КПП и больничную ограду. По периметру – охрана.

      За оградой – все очень благопристойно и цивильно, двор убран – ни соринки, все очень чисто, но чистота эта тюремная.

      Охрана по периметру.

      Толстые стены.

      Теплые окна-стеклопакеты с могучими решетками внутри.

      Длинные коридоры, выкрашенные в мрачно-голубой цвет.

      Двери как в тюрьме.

      Нет ручек, персонал пользуется спецключами.

      Тележка с бельем, памперсами и горячими чайниками катится, скрипя, по одному из таких коридоров.

      Тихий больной бормочет свою вечную