Царев врач, или Когда скальпель сильнее клинка. Александр Сапаров

на удаление, но уже к вечеру сам пришел ко мне и сказал:

      – Сделай хоть что-то, не могу больше.

      Я тут же позвал Антоху, посадили бедного попа на тяжелый стул, я высмотрел больной зуб, и помощник начал капать эфир на маску. Через десять минут наш поп «поплыл», интенсивность капанья уменьшили, я взял изготовленные по моим чертежам клещи и, мысленно сказав: «С Богом!» – отделил лопаткой десну, крепко зажал остатки зуба клещами и начал раскачивать. Лицо отца Павла оставалось спокойным, он пытался улыбнуться. Я, раскачивая зуб, медленно вытащил его, затем положил на десну прокипяченную тряпочку (увы, ваты у меня еще не было). Корни, слава богу, все оказались целыми, в челюсти обломков не осталось. Мы с Антохой отвели отца Павла на топчан. Он по-прежнему улыбался и ничего не соображал. Но прошло четверть часа, и глаза его приняли осмысленное выражение. Батюшка сел повыше, оглянулся по сторонам и спросил:

      – Так когда же ты меня мучить начнешь, изверг рода человеческого?

      – Так, батюшка, все уже сделано, зуб вот он. Заберите себе да закиньте за печку от сглаза.

      Отец Павел смотрел на меня, и на его лице расплывалась улыбка.

      – Так я же почти ничего не помню. Ты вроде мне в рот железяку какую-то совал. Я думал, что еще долго.

      Он сунул палец в рот. Я закричал:

      – Батюшка, нельзя пальцами рану трогать! И дневную трапезу пропустите, а повечерять уже можно.

      – Ну, спасибо тебе, отрок, недаром поговаривают, что благословение Господне на тебе лежит, легкая рука у тебя в самом деле.

      Отец Павел еще долго рассыпался в благодарностях и потом ушел, благословив меня.

      Антоха же сказал:

      – Данила Прохорович, когда вы начали зуб удалять, я чуть сознания не лишился. Такой треск стоял, а попу хоть бы что. А уж когда клещами зуб потащили, я вовсе зашатался.

      – То ли еще будет, привыкай, Антоха, вот поработаем с тобой годик, и тебя Антоном кликать станут.

      Когда я приступил к портрету Кирилла Мефодьевича, посмотреть на это собрались все, кому позволяло положение. Женская половина дома стояла в первых рядах, светилась набеленными лицами, улыбалась начерненными зубами и мечтала о своих портретах.

      Черные зубы у женщин первое время вгоняли меня в тоску. Очень уж было непривычно. Но за год я привык к этому и уже удивлялся, если у какой-нибудь девицы видел белозубую улыбку.

      Я думал, что боярин откажется позировать при таком скоплении народа, но он, похоже, был даже доволен этим обстоятельством. Кирилл Мефодьевич восседал в горделивой позе на стуле с высокой резной спинкой и поглаживал свою роскошную бороду, которую ему постарались расчесать к такому событию.

      Я, рисуя, вспомнил, кто ему расчесывает бороду, и чуть не рассмеялся. Да уж, в старину каноны красоты были совсем другими. На привычных нам красавиц никто бы взгляда не кинул. Но наш боярин в этом зашел очень далеко, в бане и в усадьбе его обслуживали две толстухи, которые взяли бы все первые места на конкурсах самых толстых. А остальные мужики только облизывались, глядя на такое великолепие.

      Рисовал