Обреченный рыцарь. Андрей Чернецов

однако не хватает какой‑то малости, чтобы чувствовать себя по‑настоящему удовлетворенной.

      Ведь даже когда они чудом уцелели в пустыне возле мемфисского Города Мертвых, она вовсе не думала ни о богатстве, ни об особняке в лучшем квартале Сераписа.

      Ее мечтой было спокойно вернуться сюда, поселиться с сестренкой в каком‑нибудь домике на окраине, взять к себе матушку, найти себе и сестре хороших женихов, да и жить‑поживать, зарабатывая деньги мечом.

      А тут вдруг свалилось все сразу – от гвардейского звания до обожающего ее супруга.

      Невольно позавидуешь сестре – Орланда свое положение жены наместника Сераписа восприняла с христианской кротостью – значит, так Богу угодно. Да и то сказать, Эомай – мужчина завидный…

      У сестренки правда другие проблемы – хотя аббатису Кезию и убрали из сераписской обители Марии‑Магдалины, но выдать имперскому суду категорически отказались – ибо Святой остров еще от августа Херония Весельчака получил привилегию судить своих священнослужителей собственным судом, если тех не брали с поличным.

      А раз Кезия успела удрать, то и говорить не о чем.

      Живет себе негодная блудница в Новом Иерусалиме, не тужит и козни плетет, распуская паскудные слухи о своей бывшей послушнице, нежданно‑негаданно взлетевшей столь высоко.

      И не попрешь ведь против – императорский эдикт, нынешним августом подтвержденный. А император не может быть неправ.

      Ну да это ладно, а вот все остальное…

      Вот, к примеру, мечталось Орландине разыскать их настоящих родителей – не вышло. А как теперь ей все бросить?

      Хотела матушку к себе поселить – пожила Сэйра пару недель у них, да в свой небогатый домик в слободке и вернулась.

      – Не привыкла я, дочка, к такой роскоши, уж как‑нибудь доживу по‑старому, – только грустно улыбнулась она, собирая скудные пожитки.

      Все острее чуяла Орландина, что в ее внешне такой благополучной жизни что‑то не так.

      И теперь начинала лучше понимать тех из своих бывших товарищей‑наемников, кому приваливала вдруг большая добыча на какой‑нибудь из войн. Они сперва пытались остепениться да жить как все люди, прикупив лавчонку или трактир, а потом вдруг все бросали и возвращались обратно. К мелким войнам, когда подыхаешь за чужие деньги, к жизни на бивуаках под свист стрел да к ранней смерти – обычной для солдата.

      Как‑то она пожаловалась на свою непонятную тоску Смолле Смоленой. Та почему‑то разозлилась и обозвала ее дурой набитой, а потом выразилась вообще нецензурно, в том смысле, что Стиру надо бы каждый год делать ей по ребенку. Тогда, мол, на глупые мысли времени не останется.

      Орландина подошла к зеркалу – роскошному, стеклянному, какие только недавно научились отливать в Лютеции – первом в Империи городе по части всяких модных штучек.

      Критически передернула плечами.

      И без зеркала знает – лишних фунтов десять нагуляла.

      От такой жизни растолстеешь.

      Присев на край ложа, задумалась.

      Да, определенно с ее жизнью что‑то пошло