Волною морскою (сборник). Максим Осипов

ли родителями или у Алеши с отцом, – не слишком серьезен: жить надо в Соединенных Штатах Америки.

      Вероятно, пока что разумнее было бы ей перебраться к Алеше: большая квартира, есть комната его мамы, правда, сильно заставленная – половину ее занимает рояль, на нем вроде бы играл Скрябин, но, во-первых, – подъезд, в котором ужасный запах (неужели Алеша не чувствует?), а во-вторых, есть отец, не заинтересованный в появлении рядом с собой еще чьих-то жизней.

      Мамина смерть не сблизила Алешу с отцом. Она умирала долго: почти пять лет. Комната завалена книгами и пластинками – по мере прогрессирования болезни их количество бесконтрольно росло. Следовало бы выкинуть то, что никто уже не послушает, не прочтет, но кто это сделает? Сохранить ценные книги, того же “Брокгауза” – мало в каком доме есть полный комплект, – а все лишнее продать или выбросить. Но отец перестал замечать этот рост предметов вокруг себя – рост предметов одновременно с исчезновением людей. Уволился со всех работ, отказался от частных уроков и полностью занялся учебником по гармонии – отец его пишет столько, сколько Алеша помнит себя.

      Днем и ночью у отца в комнате бубнит радио – “Немецкая волна”, Би-би-си – их перестали глушить, но отец как будто не слышит приемника. Во всяком случае, не обращает на него внимания. Отец занят учебником.

      – Во всех этих строгих правилах про удвоения и задержания есть своя красота, – рассказывает Алеша Шурочке, и та кивает, подробней не спрашивает – и к лучшему, ему трудно было бы объяснить, что это за такие правила. Дальше элементарной теории музыки он не продвинулся, да и ту позабыл.

      Музыку Алеша бросил, когда ему было четырнадцать лет. Родители спросили, чего ему не хватает для счастья, он честно сказал. Вероятно, и данных не было, иначе они бы не позволили так поступить. Никакого счастья все равно не последовало.

      – Учебник будет совсем другой, чем те, которые есть, – продолжает Алеша. Надо, чтоб Шурочка уважала отца. – Студенты решают задачи, но они не похожи на музыку. – Вот, он вспомнил, как говорил отец: – Надо изучать одного композитора, другого, что один бы сделал с мелодией, что другой. Гармонизовать ее в стилях разных эпох, направлений. Понимаешь, да?

      Шурочка понимает, но им невозможно жить вместе с его отцом. Она не противница быта, нет, несмотря на молодость она умеет создать уют. Но находиться в квартире, где пахнет всем: плесенью, мусоропроводом, вчерашней едой, – неприятно и неполезно ни будущему ребенку, ни Алеше, ни ей.

      – Если б ты мог с ним поговорить…

      О чем? О том, что надо дать место для новой жизни? Пожилого человека не изменить. К тому же такого нетривиального. Алеша пробует вспомнить, когда они последний раз разговаривали с отцом всерьез. Наверное, перед Алешиным поступлением. Дома было уже так тяжело, что хоть отправляйся в армию.

      Ходили слухи (затем подтвердившиеся), что после первого курса мальчиков всех поголовно и заберут – тогда отправляли в Афганистан. Отец нашел пожилого врача-нефролога, та поставила Алеше диагноз, научила, как комиссию