Дядюшка Дэн – по дороге на войну и обратно. Владимир Кирпильцов

но привычных отточенных формулировок в голову не шло.

      Аглая улыбнулась:

      – Да не напрягайте мозги. Вы слишком часто это делаете. Получается не лучше, чем «товарищ женщина». А вот когда не напрягаетесь…

      Она не договорила, но он-то помнил своё неловкое «девочка моя!» в их первую встречу. Именно так, а не «товарищ женщина», как хотел сказать. Или с памятью…

      Незнакомка засмеялась по-доброму, и ему тоже стало легко и смешно от своей неловкости на кургане. Легко и спокойно, как с Сашенькой. И все слова стали находиться сами собой:

      – Ну что ж, если хотите – здесь у вас поселилась Неспешность. Наши предки умели притормозить бег жизни. – Он взял коробочки. – На таких пустяках – и столько тонких вензелей и деталек, которые хочется рассмотреть не спеша. Не спеша съесть эту осетрину в томате, запоминая вкус – не осетрины, нет, а мгновений жизни, украшенных вкусной, чёрт побери, едой. Кажется, в этом есть какое-то предостережение нам: ямщик, не гони лошадей!

      Аглая развела руками, удивлённо и восхищённо одновременно, что в переводе с красноречивого взгляда её любопытных глаз означало:

      – Ну вот! Ведь можете «оторваться»… Так отрывайтесь же!

      И Дядюшка Дэн «оторвался», всё больше удивляясь себе:

      – Вот у этой женщины на плакате… Тут, наверное, что-то важное. Судя по её… – он опять стал искать определение, подходящее для округлых форм женщины и нашёл, – …основательности. Она говорит нам что-то о вечном, сакраментальное и… Я не прав?

      – Ну, да! – Аглая заглянула в зеркало, сделала уморительно серьёзное лицо, слегка надув щёки и машинально, без тени флирта, подтянула ладонями вверх обтянутые майкой изящные грудки, чтобы придать им похожую внушительность. Их отчаянно сдавленная весомость обнаружила удивительную и по-девчачьи забавную задиристость, и заострённость. Но спрессовать под подбородком лёгкую округлую полноту – признак женского очарования с плаката начала двадцатого века – ей не удалось. Утончённость черт лица так и не позволила реализовать полное сходство в уморительном напряге из трёх попыток.

      Они оба расхохотались. И дядюшка Дэн не помнил – когда он так легко и свободно смеялся, освобождённый от двусмысленности женского кокетства. Его просто не было.

      Задоринка и непосредственность Аглаи уже поселились в душе Артура Карловича, стали её частью.

      – А давайте выпьем!

      Из его нелепой сумки – не с первого раза, но всё же… – лёгким движением руки!.. артистично… ну, почти что артистично… была извлечена, выпорхнула бутылка коньяка.

      – Это от барона Штейнгеля осталось с начала двадцатого века – как раз под ваш интерьер… – чик, – добавилось как-то само.

      – Ну, уж вы загнули! – Аглая откровенно любовалась преображением этого, казалось, сухого, аскетичного с виду незнакомца.

      – Согласен. Насчёт коньяка – загнул. Сегодня приобрёл. Не знаю почему. Так, проходил мимо, смотрю ‒ десятилетней выдержки. Представляете – этот напиток целых десять