Мать извела меня, папа сожрал меня. Сказки на новый лад. Людмила Петрушевская

– кто? – Лючия лишь слегка омрачила мою радость от того, что о нашем браке наконец кому-то сообщили. – Добро пожаловать. – Она торопливо обняла меня и чмокнула в потный лоб. – Знаешь что? – Это уже Нелсону. – Я вчера получила открытку от Марианны. Она сейчас в Индии, в ашраме, трахается с сотнями мужчин в день. Пишет, что находит истинное просветление в постоянном тантрическом сексе.

      Нелсон тронул крышу машины. Ладонь почернела от грязи, и секунду мы втроем смотрели на его испачканные пальцы.

      – Извини, – сказала Лючия. – Кому же мне все это рассказывать, как не тебе? Я тут одна совсем с катушек съеду.

      – Марианна? – уточнила я.

      – Моя дочь, – объяснила Лючия, – подруга Нелсона.

      И тут я не удержалась:

      – Так она же умерла!

      – Нет, простите, моя дочь жива-здорова. Нелсон, что ты наговорил детке? Ну, в любом случае, я очень рада, что вы приехали. Марианна прислала мне телефон, по которому ее можно застать в Индии на этих выходных, давайте поедем в город и позвоним.

      – Здесь нет телефона? – спросила я.

      – Конечно, нет. Пойдемте ко мне в студию, посмотрим мой новый проект. Я его назвала «Così fan tutte», в главных ролях я и моя кошка.

      Нелсон сказал, что потом посмотрит – сейчас ему надо пройтись, все утро просидел в машине.

      Лючия постаралась скрыть досаду от того, что ее бросили в моем обществе. Нелсон направился куда-то к конюшне, а Лючия повела меня через луг по тропинке среди высокой травы. Я не знала, что сказать. Наверно, надо хвалить все, что видишь – хороший дом, хороший вид, хорошая земля, хорошее небо, – только при этом не сойти за психопатку.

      – Какие красивые цветы! – сказала я наконец. Луг был сплошь синим.

      – Васильки, – вздохнула Лючия. – В Европе их считают сорняками. Я годами за ними не ухаживаю. Недавно прочитала, что они навсегда сохраняют цвет – их полно в этрусских гробницах, этруски клали их к мертвецам, чтобы остались синими в загробной жизни.

      В волнах горячего воздуха над лугом на секунду мелькнула маленькая похоронная процессия с этрусками в белом, которые несли косы и охапки синих цветов, и в эту секунду я подумала – а может, «периоды» Нелсона заразны?

      Потом мы пошли в студию, посмотрели на фото Лючии с кошкой, она поставила Моцарта, и мы слушали его снова и снова. Я могла б его слушать вечно, никогда не устала бы, и про себя благодарила его за каждую минуту, сокращавшую выходные. Однако после четвертого или пятого раза все-таки сказала:

      – Ладно, хватит! – Потому что это надо было сказать – как восхититься тем лугом с синими цветами.

      – Ну что, права я была? – Лючия выключила стерео. – Сходите за Нелсоном, а я еще пять минут здесь поработаю.

      Однако из студии Лючия вышла только часов через пять. Мы угрюмо ерзали в металлических креслах на газоне. Спорили о Лючии, яростно, однако безмолвно – а может, это я спорила с собой, а Нелсон думал совсем о другом.

      Наконец, после прогулки по колким полям с коварными плетями ежевики и продолжительного