Святой самозванец. Дж. Р. Лэнкфорд

решила мило застонать, как маленькая девочка. Это было правдой. Из своей зарплаты в четверть миллиона она не отложила ни цента и, не считая регулярных пожертвований в женский приют, потратила все на себя, оплачивая огромные счета из «Бергдорфа» и «Гарри Уинстона». Иногда Браун сам оплачивал их в виде премии.

      – Ты разбираешься в финансах? – спросил Луис и вытащил кинжал из чехла. Она решила, что он похож на мексиканского наркобарона: романтичный и опасный.

      – Что ты имеешь в виду?

      – Сколько должен был оставить тебе Теомунд, если бы хотел, чтобы ты продолжала жить так, как живешь?

      Корал удивленно подняла брови.

      – Наверное, много. Почему ты спрашиваешь?

      – Скажем просто. Предположим, что нет такой вещи, как инфляция, что Америка спасется от экономического самоубийства, и фондовая биржа сделает тебе одолжение и сохранит средний рост в одиннадцать процентов в год. Каждый месяц ты будешь получать одну двенадцатую своего прежнего дохода.

      – Ладно, если ты так говоришь.

      – Сколько тебе нужно было бы вкладывать сегодня, чтобы делать это, скажем, до того, как тебе будет восемьдесят пять?

      – И сколько?

      – Примерно два с половиной миллиона долларов.

      – Это правда? Ты посчитал это в голове?

      – Нет, я навел справки.

      Корал попыталась поймать его взгляд.

      – Зачем?

      – Конечно, фондовый рынок неустойчив, инфляция существует, и вы, американцы, превратили управление в кровавый спорт. Было бы надежнее начать с большей суммы.

      Корал плавно поднялась с дивана и стояла, разглаживая на себе светлое платье; мягкая драпировка топа подчеркивала ложбинку груди. Когда она положила ладони на бедра и пошла к письменному столу, покачивая ими, юбка в кремовых и коричневых перьях заколыхалась, обнажая ноги. Луи стоял, неприветливо улыбаясь ей. Она была слишком опытной, чтобы отдать себя на милость мужчины, не завладев им: его умом, его сердцем, его членом, чем угодно.

      – Дай я угадаю, – сказала она, кладя руку на статуэтку орла на письменном столе. – Теомунд мне почти ничего не оставил, но ты, amiguito mio[4], хочешь меня выручить. – Она была благодарна Тео за то, что он заставил ее выучить испанский язык; и радовалась, что у нее хватило здравого смысла нарядиться для этого визита, просто на всякий случай.

      – Си, возможно.

      Корал протянула руку и легонько дернула бахрому на чехле его ацтекского кинжала. Пора проверить ее инстинктивное понимание этого человека.

      – Что ты задумал, Луис? Живешь в какой-то фантазии? Ты мексиканец? Мексикано-американец? Почему ты одет, как гаучо в музее?

      – Гаучо – жители Южной Америки. Я – мексиканец.

      – Что означают все эти ягуары и орлы на той чертовой стенке?

      Он перехватил на лету ее руку, посмотрел в глаза и сжал руку крепче.

      – Проявляй уважение, когда говоришь со мной.

      – Да? – следуя инстинкту, Корал повысила голос. – Кем ты себя считаешь, черт побери?

      – Монтесумой! –

4

Мой дружок (исп.).