Улиткин Дол. Елена Трещинская

меня от государства пособие. Тут она, будто её ошпарили, стала орать, мол, и государство на её проблемы положило: если зарплата больше восьми тысяч у обоих родителей, то пособие на детей не дают. «Корми сына, одевай, лечи, учи, потом мы у вас его заберём в армию, ну, может, там убьём! А если деньги на человека не выделяли, то его как бы и нет, я их выделяла на ребёнка, значит, мой сын – моя собственность!» – передавал Серый слова матери. – Так орала, всё мясо на сковородке сожгла… Наверное думала, что в этот момент отец в какой-нибудь квартире с какой-нибудь тёткой…

      – А ты не пробовал её как-то успокоить? Она переживает за тебя, – сердобольно спросил Яша. Тут Серый бросил на него взгляд, полный боли:

      – Она, не помню, когда в последний раз обнимала меня, и сестру тоже – сказал Серый, отворачиваясь от реки, и погрузив руки глубоко в карманы широких штанов. – Я как-то пробовал сам. Но она…

      Серый замолчал.

      – А у тебя сестра есть? Младшая? – спросил Яша, найдя в этой тяжёлой теме островок тепла. Но это ему показалось. Серый вперил взгляд в дальние огни бутиков, словно они были в чём-то виноваты, и он хотел их расстрелять. Вдруг он вздохнул, как бы желая выдохнуть из груди горюч-камень и теперь стал смотреть себе под ноги на мокрый асфальт. Яша чуял, что Серый хочет всё это рассказывать ему.

      – Есть, старшая, Сашка, – тут Серый повесил паузу, длинную, как ночь, и горькую, как желчь, потом шмыгнул, мазнув ладонью под носом, и сказал, глядя в другую от Яши сторону, – в восьмом классе она… групповуху пережила, никому ничего не сказала… Призналась мне только года через два. Она – единственный человек, с которым у меня нормальные отношения всегда были. После того признания… Я её обнял, она – меня, потому что меня трясло и я хотел идти и убить тех мужиков, всех, кто попадётся… Она меня успокаивала, гладила, целовала, как мать должна, и мы сидели в темноте молча. Полночи. Плакали. С того вечера мы стали самыми близкими на всём свете. Я стал заниматься боксом, чтобы защищать её, даже учёбу подтянул, ну так, по некоторым предметам…

      – А почему вы не заявили на тех?.. – спросил Яша пересохшим ртом.

      – Так она же смолчала, и уже два года прошло, – где их искать? Мужики незнакомые и потом она сама попросила, чтобы… вобщем, это тайна. Она сама попросила молчать, – ответил Серый, и вдруг его словно посадили на оголённый провод, задёргался то ли в танце, то ли в судороге, и сказал, опять повернувшись лицом к безмятежным волнам речки, – хуже другое.

      – Что? – спросил Яша, словно бы контуженный тем, что он услышал.

      – В тот же вечер она призналась, вобщем… что занимается… этим. Понял?

      – Нет, – Яша чувствовал себя новорождённым бараном.

      – Проституцией занялась, сама уже, – Серый опять перевернулся, теперь лицом к дальним бутикам, в голосе сквозила злость и досада. – Понравилось ей! А я смотрю, у неё причёска иногда такая, как из парикмахерской, а на какие деньги? И угощала меня постоянно, то конфетами дорогими, – втихаря от родителей, конечно, – то пиццей кормила. Я потом, когда узнал, ничего этого жрать не стал, меня выблюет. У неё и шмотки новые завелись, но она