Все могу (сборник). Инна Харитонова

решил отвлечь:

      – Может, мне подстричься? Сейчас модно так, знаешь, здесь много, здесь мало.

      Марина улыбнулась:

      – Здесь много, а здесь мало – это я, – и показала на себя, на грудь и ниже спины.

      – Я серьезно.

      Марина кивнула:

      – Человек-собака. Эта стрижка называется человек-собака.

      – Официально? – Леша не поверил.

      – Нет, у люмпена.

      Не хотела обидеть, но расстроила. Но у Леши был иммунитет к обидам. Редкое и часто уникальное качество. Вроде бы оно ничем конкретно не помогало, но делало жизненный путь гладким. Даже на войне.

      Как фотограф Леша мог снимать моделей, архитектуру, репортажи, а выбрал почему-то войну. Считал, что война несет некую очищающую силу. Открывает в человеке доселе не проявленные черты. Что надо было ему очищать, человеку, который не чувствует обид, было неясно.

      «Ужас войны в ее обыденности. В том, к чему привыкаешь, к ощущению чужой смерти, отсутствию бытовых условий. Я антиобщественный человек и знаю свое место на войне». Вот так говорил Леша о себе незнакомым людям, но Марина знала, что это половина правды. Другая ее часть заключалась в нежелании вести оседлую жизнь, но Леша этого никогда не озвучивал, он же не цыган, для которого подобное – привычно. «Зуд ног», – говорила о нем Настя. Лешиной основной творческой религией была война, и он с одинаковой радостной готовностью вступал в бой за хороший кадр, новый оргазм, вкусный плов. Не боролся Леша только за Марину, она, по определению, была частью его самого и не требовала завоевания. Поэтому уже на рассвете, когда было еще непонятно – ночь или утро, – Марина встала закрыть окно, Леша притянул ее к себе за край сорочки и не отпускал долго, до тех пор, пока утро не вышло на работу, пока силы у обоих не закончились.

      – Ты из Внукова летишь? – спросила Марина, наспех причесываясь.

      – Из Шереметьева.

      Марина отложила расческу:

      – На какую войну можно лететь из Шереметьева?

      Леша шутливо взял Марину за кончик носа.

      – А какая работа может быть в Ханты-Мансийске?

      – А что не так? – Марине было не до шуток.

      – Я не буду тебе рассказывать. Тебя подбросить?

      – Нет, я на автобусе.

      Они вышли из дому и какое-то время шли рядом, даже умудряясь при всем багаже держаться за руки. Марина думала: «Все хорошо». Леша знал: «Все прекрасно». Они дышали с одним интервалом. А потом Марина села в автобус, а Алексей спустился в метро.

      Рейс до Ханты-Мансийска напоминал пригородный рейсовый автобус. Марина и про сам город думала – небось по колено заваленный рыбьей чешуей, пустыми пластиковыми бутылками и бетонными осколками. Оказалось наоборот.

      Водитель Марине охотно рассказывал:

      – Хорошо у нас. Зелено. Красиво. Но так не всегда было. Вот этот губернатор хороший. И до этого хороший был. А до того здесь коровы по улицам бегали, а вместо дорог доски лежали.

      Марина представила, как могут бегать коровы.

      Водитель был ангажированный, из администрации, но говорил искренне, хотя наверняка понимал цель ее визита.

      – А