В понедельник дела не делаются. Михаил Макаров

азартно подмигнул Маштакову, тот показал ему «фак».

      – Дык это, не здеся, что ли, пятьдесят четвёртый кабинет? – пришелец настаивал на внимании к себе.

      Рязанцев бросил трубку, потёр руки, упруго переместился к дверям, выдернул у гостя повестку.

      – Эт кто у нас? Головкин Владимир Константинович? Заходи, Владимир Константинович…

      Головкин занёс в кабинет кучевое облако, настоянное на страшном сивушном угаре, смраде маринованного пота, многомесячной грязи и мочи.

      – У-уп, – давя вскинувшийся к горлу спазм, Миха ринулся в коридор.

      Органы, отвечающие за восприятие, всегда резко активизировались у него с похмелья. Из туалета он двинул во двор. Свежего воздуха перехватить, а потом заглянуть в спецприёмник к томившемуся в неволе орлу молодому.

      На улице встречал ветер. Дождь мелкий, въедливый сыпал.

      Всё, конец пришёл бабьему лету!

      Ответив на приветствие вылезавшего из тёмно-зелёной «шестёрки» с тонированными стёклами начальника РУБОПа Давыдова, Маштаков под дождичком побежал к спецприёмнику.

      А кто это в красивом костюме вылезает с командирского места РУБОПовской «шестёрки»? Кажется, опер из областной службы собственной безопасности.

      Передёрнуло Миху сильнее, чем от отвратных погодных условий и аромата званого гостя Головкина.

      «Дай бог, чтобы не по мою душу!»

      В спецприёмнике дежурил маленького роста, большеголовый сержант, из новых. Он даже изучил удостоверение Маштакова. Не сразу понял его намерения. В смысле, чтобы он погулял, пока опер поговорит с задержанным Сидельниковым.

      Витёк ему обрадовался. Но с первых слов начал выказывать обиду.

      – Ты чё, Николаич, меня забыл? Сижу с чурбанами, которые даже по-русски говорить не умеют.

      – Чего ты так разволновался? – Миха отстранился от Витька, имевшего привычку в разговоре сокращать дистанцию до минимальной.

      От чужих ушей, надо понимать.

      – Ты сидишь, а денежки идут. Как относишься к тому, чтобы ещё поработать?

      – Все семь суток?! – агент рванул на груди ворот ветхой клетчатой рубахи. – Николаич, ты больше меня по таким стрёмным материалам не сажай. Как будто я баб на улицах за манду хватаю! Судья на меня окрысился! Прикинул, наверное, как к евонной жене таким макаром подкатят.

      – Ладно-ладно, – согласился Маштаков.

      Он сам понял, что переборщил. То, что это была Иркина самодеятельность, ответственности с него не снимало. На будущее захочет Ира посублимировать, пускай свои сексуальные фантазии в «Спид-инфо» посылает!

      Витёк соглашался остаться до конца согласованных с ним заранее пяти суток, то есть до девяти ноль-ноль четверга. И ни минутой больше.

      – Вызову «скорую», Николаич, и свалю на больничку с прободной язвой. Ты меня знаешь!

      – Знаю, Вить. Договорились.

      Миха поднялся со стула, но Витёк снова придвинулся к нему.

      – Николаич, ты «малявку» следаку не отдавай. А то мне вилы голимые. Молодые, они – безбашенные…

      – Обижа-аешь, Вить!

      Возвращаясь