Запас прочности. Геннадий Михайлович Евтушенко

ты, дед, тоску нагоняешь? Отступали – плохо, наступаем – опять плохо! Когда ж хорошо будет?

      – Ты, Катя, успокойся. Я и говорю: хорошо, что наступаем… Но есть что будем? – И к Лизе: – Удалось чего продать, дочка?

      Лиза потупилась:

      – Не удалось. Ничего за нашу одежку не дают. Булки хлеба не купишь! А тут Сашу встретила, он мне про наступление рассказал, вот я сразу домой и побежала, вас обрадовать. – Она с упреком взглянула на родителей. – А вы как будто и не рады.

      – Да как же не рады? – Екатерина Ермолаевна всплеснула руками. – Рады, доченька, очень рады. Только и папа прав – есть-то нечего. Мы с отцом старые и на картошке проживем, а ты? – Она взглянула ей в глаза. – А Лена с Юрочкой? Им как быть-то? – Покачала головой. – Так ить и помереть недолго.

      Радость в Лизиных глазах померкла. Она испуганно взглянула на родителей. Прошептала, как эхом отозвалась:

      – Помереть? Как помереть?

      Екатерина Ермолаевна вздохнула.

      – Ну как помереть… Как помирают. Ты взгляни на Юрочку. Кожа да кости. Ни капельки жирочка нет. Никаких жизненных запасов… В чем только душа держится?

      Лиза присела к столу. Задумалась, запечалилась. Радость из нее как будто вся мигом испарилась. Как воздух из сдувшегося воздушного шарика. Она тяжело вздохнула. Что же делать? Где выход? Ничего путного в голову не приходило. Фёдор Николаевич остановился напротив Лизы, сказал:

      – Вот что, бабоньки. Менять надо.

      Лиза в недоумении подняла на него глаза.

      – Что менять?

      Отец пожал плечами:

      – Да все менять. Барахло наше всякое: одежду, скатерки, простынки – все! На продукты.

      Екатерина Ермолаевна попыталась что-то сказать, но Фёдор Николаевич остановил ее:

      – Погоди, Катя. – И к Лизе: – Такие, значит, дела. Мы, городские, до войны все жалились друг дружке, что тяжко нам живется. На самом-то деле жили мы совсем даже не тяжко: отработал от сих до сих и гуляй, Федя. Зарплату получил – пошел, купил, что надо. Ну прям кум королю! А колхозник? Пашет, бедный, от зари до зари. И, почитай, за хлеб и воду. Сколько там на трудодни заработаешь? Да не деньгами, а продуктами. Ими же самими и выращенными. Ну и со своего небогатого хозяйства в придачу. Этим и жили. От урожая до урожая на прокорм худо-бедно хватало. А одежонки – пшик! Нету у колхозников более-менее нормальной одежонки, одна роба рабочая. Вы ж до войны видели: попал крестьянин в город – сразу видно: деревня! Зато крестьянин кое-какие припасы на зиму имеет: ему ж до лета-осени жить чем-то надо. И свое кое-какое хозяйство: и огородишко, и куры-яйки, и поросята. Конечно, сейчас всего этого добра поубавилось: и нашим на фронт отдали, и супостат колхоз-ника пообобрал. Но не те люди наши селяне, чтобы все до крохи отдать. Приберегли кое-какие припасы, приберегли. Вот и надо сейчас в деревню податься, вещички наши городские на продукты обменять, пока они еще есть у деревенских. Такое мое мнение.

      В комнате повисла тишина. Фёдор Николаевич не выдержал:

      – Так что скажете, женщины?

      Екатерина Ермолаевна зябко повела плечами:

      – Кто