Время свадеб и похорон. Иван Козлов

ночам к ней ходил рыжий Колька Шорник. Дурной мужик – что закалымит, т о и пропьет. А калым часто перепадает, особенно осенью и весной. Огороды копать, картошку сажать. Жена у Кольки толковая, трех детей поднимает, почитай, сама. На мужа рукой махнула, даже не лаялась, узнав, что он с Солоховой спутался.

      А Ольга Малюшкина с отцом в деревню приехала. В Ореховке когда-то бабка ее жила, вот внучке дом и оставила. Ольга в колонии сидела, когда бабка умерла. Она не тут росла, не в деревне, – в городе с отцом жила. Что-то там у соседей стащила раз-другой – дали срок, два года. Теперь по второй ходке пойдет, значит. Отца догоняет – он трижды сидел.

      …Колька Шорник даже не поинтересовался, кто я, откуда, по какому праву задаю ему вопросы. Когда я подошел к нему, он рубил дрова. Увидев меня, сел на чурбан, попросил сигарету.

      – Табак есть, а бумаги нету. А чего я тебе про Ольгу могу сказать, уже все сто раз говорено…

      Шорник был огромный, рыжий, с плоским угрюмым лицом. Говорил он в нос, медленно, словно каждое слово давалось ему с трудом.

      В тот день он пахал огороды под картошку на левой стороне пруда. Нарезался, естественно. Обещал к Надьке заглянуть, а пошел к Ольге. Ольга – она всех к себе пускает, если кто с бутылкой или конфетами. Колька, сколько мог, выпил, но две бутылки с собой взял. Их в пять минут с Ольгой и ее отцом раздавили. Потом отец ушел со скотиной управляться. Шорник девкой вплотную занялся, а когда отзанимался, еще выпить захотелось. Решил к Яковлевне сбегать, у той завсегда есть, специально на продажу держит. Ну, он к двери – а на пороге Солохова вырисовалась. Шорник, уходя, только и услышал начало бабского разговора:

      – Ты чего чужих мужиков сманиваешь?

      – Уж не твоего ли? Шорник вроде с тобой не регистрировался, так?

      В женскую перепалку Колька решил не встревать, подумал, что придет с водкой – тогда баб и помирит, у Яковлевны малость задержался, ждал, пока та корову подоит, а когда пошел назад, прямо на дороге натолкнулся на лежавшую Солохову. Она была вся в крови и не дышала. Ольги в хате не было, только нож на полу лежал. И лезвие, и ручка в крови. Малюшкин топтался у крыльца. Он и сказал, что пять минут назад из дома выскочила сначала Надежда и побежала на улицу, на дорогу, а вслед за ней – дочь. Если от огорода к ферме идти, то скирда стоять будет. Вот в ней-то Ольгу милиция и нашла утром.

      – В милицию вы сообщили?

      – Ну как – я? К Яковлевне пошел, рассказал обо всем, а она уж на ферму поехала, оттуда позвонила. Телефонов же больше нигде нет.

      – Вы Ольгу больше не видели?

      – Как же, видел. Когда ее от скирды привели и в машину сажали. У нее руки порезанные были. Солохова-то первой нож схватила, на нее бросилась, а Ольга посильней оказалась – ухитрилась его вырвать, ну и потом…

      Он рассказывал обо всем спокойно, будто дело касалось грибов или рыбалки. Только раз выразил удивление, когда я спросил:

      – Вы с Ольгой давно… начали спать?

      Вот после этого хмыкнул, вскинул на меня глаза:

      – Ты чего? Я с ней никогда не спал. Трахну – и домой. Или к Надьке, если есть еще настроение.

      – А