Самозванец и гибельный младенец. Станислав Казимирович Росовецкий

что я такого сделал…

      – Наверняка ты им еще и голый зад показал! Сколько тебе повторять, дуралею, что если сегодня человек еще не наш зритель, он может стать нашим зрителем завтра.

      А на дворе корчемном совсем другие пошли разговоры.

      – Что это было? – спросил Бессонко, спрыгивая с толстого полена, приставленного к частоколу. – Повозки крытые, да еще и размалеванные утешно.

      Спирька закрыл ворота, задвинул засов и только тогда ответил:

      – Дурачье голопузое. Скоморохи. Спереди дурак, вот и сзади так. Дивно мне только, что в ляшском платье. За все мое время, что я тут служу, только одна станица ляшских скоморохов проезжала, а назад не бывала.

      Отряхнул руки Бессонко, да и заметил рассудительно:

      – Вернулись те ско-мо-ро-хи (ну и название!) другой дорогою, и все дела. Или ночью проехали. А что спереди дурак, то не прав ты, Спирька. Передний возница нам вежливо поклонился, это задний дурил.

      – Не заехали на постой, поскупились – нам до них и дела нет. Что двор ты вымел, вижу. Займись теперь, парень, лошадьми.

      Бессонко молча поплелся на конюшню. Найда пошла его провожать, насколько цепи хватит. По дороге упрекнула, зачем метет? Пыль, мол, от метлы одна. Рыкнул Бессонко, чтобы указать суке ее место, потом спросил, не видала ли она на крыше конюшни кота. На что Найда куснула не больно за ногу и проворчала: «Есть хвостатый, только не советую за ним гоняться. Оборачивается двуногим, подлец».

      Значит, Бессонко не ошибся: Домашний дедушка прячется на конюшне. Хоронится на чердаке. Так, может, хоть сегодня решится к нему подойти? Вот уже несколько дней, возясь с лошадьми и усердно обучаясь их языку, подросток не раз ощущал на себе взгляд светящихся желто-зеленым круглых кошачьих глаз, однако, боясь спугнуть домового, делал вид, что ничего не замечает.

      Сегодня он заседлал Савраску и принялся уже засовывать ременные путы в чересседельную сумку, когда услышал ворчливый голос:

      – И с чего бы это всякий раз? Как под седло, так непременно мою Савраску.

      Бессонко завязал сумку и только тогда медленно, чтобы не спугнуть, оглянулся. Посреди конюшни, важно выставив ногу, стоял маленький старичок в кунтуше, сшитом на человека обычного роста, и в огромных для себя сапогах. Явно не по руке дедку была и сабля, так что какой-нибудь насмешник мог бы по этому поводу повторить старую шутку: неясно, дескать, кто к кому прицеплен, сабля к старичку или старичок к сабле. Из-под лихо сдвинутой на одно ухо венгерской шапки с облезлым пером топорщилась седая щетина такой же длины, что и на морщинистом личике, круглые желто-зеленые глаза лучились знакомым свечением.

      – Здрав будь, дорогой и любимый мой Домашний дедушка! – поклонился низко Бессонко. – А твою Савраску седлаю, потому что усердна и послушна.

      – Да уж, на покорных воду возят, – проворчал старичок. – Присматривался я к тебе издалека, и показался ты мне, отрок, вылитым отцом твоим Сопуном, в его юные годы.