Джиллиан Андерсон «Я совершенно не согласна с новой этикой». Дженнифер Эдамс Подготовила Виктория Белопольская

тем, кто виноват в нарушениях графика, в переработках, в срыве плана. И к тому же я была толстой. Слушайте, но это же так понятно – у вас родился ребенок… Дж.А.: Вы прямо как моя дочь. Я тут недавно рассказывала Пайпер про то время – как испытывала чувство вины и перед ней, и перед группой: ее постоянно бросала и производство подвела. А она, современная девушка, сказала, что чувство вины нам навязывают архаические этические стандарты и от него надо безжалостно избавляться… С этой новой этикой, диктующей, что чувство вины – навязанное, я совершенно не согласна. Конечно, я была виновата: нарушила контракт, предпочла ребенка, всех подвела. Но ведь это моя жизнь, я не хочу ею жертвовать ради сериала. Просто сошлись две правды: правда интересов сериала и моей жизни. Да, так бывает. Несколько правд могут сталкиваться, но от этого каждая из них не перестает быть правдой. Принять это и значит стать взрослым. Как и трезво оценивать себя в ситуации – я и правда была толстой. Тогда и все следующие годы работы в «Секретных материалах» я рвалась со съемок к дочке. А дочка провела полдетства в самолете как «ребенок без сопровождения взрослых», есть такая категория пассажиров, – летала либо к своему отцу, когда я уезжала на съемки, либо ко мне на съемки. В общем, тяжело все это было. Но все равно я считаю, что чувство вины – из тех, что нас формируют. Его полезно переживать.  И для своих детей вы не сделали бы исключение? Дж.А.: Я думала над этим – нужно ли оградить их от травмирующего опыта, стараться предупредить об ошибках, о поступках, о которых они наверняка пожалеют… Последние годы я переживаю это с Пайпер. Ей 26, но она так и не съехала из нашего дома – там есть полуподвал, мы там оборудовали ей квартирку. И так хочется, знаете ли, поруководить – с моей-то страстью к контролю. Но я держусь. Ее жизнь – ее жизнь. И да, я не считаю, что нужно ограждать детей от болезненного опыта. Когда умирал мой брат, я ездила к нему, чтобы провести с ним его последние недели. И Пайпер, ей было 15, решила не ограничиваться скайпом и ездила со мной. О мальчиках речь не шла, они были слишком маленькие. Но Пайпер  решила так. Она была близка с Аароном, ей нужно было с ним попрощаться. Тем более что… Знаете, я не представляю более мирного, даже, можно сказать, счастливого ухода. Аарону было всего 30, он заканчивал диссертацию по психологии в Стэнфорде, и тут – рак мозга… Но он был убежденным буддистом и как-то полностью принял, что обречен. Да, для мамы, для отца, для всех нас это было трагедией. Но какой-то… у Аарона получилось убедить и нас принять неизбежность. Это именно то, что важно и для меня в буддизме, – он убеждает тебя не протестовать против неизбежности. И речь не о бытовом смирении, а о глубинной мудрости – о том, чтобы не тратить силы на то, что преодолеть тебе неподвластно, а сосредоточиться на зависящем от тебя. А ведь такого рода выбор нам приходится делать каждый день. Можете рассказать, какой выбор для вас был самым важным, судьбоносным? Дж.А.: Возвращение в Лондон,