Русский хронограф. От Рюрика до Николая II. 809–1894 гг.. Николай Коняев

порушили,

      И легли в шатер да одпочив держать.

      И не долго, не мало спали – трое суточек.

      Этот пир для Святогора оказался последним.

      На горе Елеонской отыскали они с Ильей Муромцем дубовый гроб, и, когда начали примерять на себя, крышка так плотно прикрыла забравшегося в гроб Святогора, что, сколько потом ни бился Илья Муромец, так и не сумел освободить собрата.

      Начал Илья Муромец саблей рубить гроб, но ударит саблей – в том месте железный обруч появится на гробу. Святогор полежал, а потом, подумав, велел Илье Муромцу опустить гроб вместе с ним в сыру землю…

      Впрочем, умирал он и по-другому, и в других краях.

      Как раз в то время, когда зарастал железными обручами гроб на горе Елеонской, ехал Святогор по чисту полю, и опять грузно ему было от силушки, как от тяжкого бремени, и хотелось сделать чего-нибудь, а чего – Святогор и сам не знал.

      – Кабы я тяги нашел, я бы всю землю поднял… – задумчиво проговорил он и тут же увидел в степи суму переметную. Потрогал ее погонялкой – не ворохнется. Слез с коня, двумя руками за суму ухватился, поднял ее выше колен, а сам по колени в землю угряз, и по белу лицу не слезы, а кровь течет.

      Тут и было ему, как говорит былина, кончение.

      Тяги-то Святогор нашел, а землю ему не под силу оказалось поднять.

      Предваряя «Русский хронограф» пересказом сюжетов былин, мы, разумеется, ни в коей мере не пытаемся сопоставить события, описываемые в былинах, с фактами реальной истории.

      Былины – это не история, это, скорее, сон об истории… Сон только-только выходящего на историческую сцену этноса.

      Об этом древнем языческом сне русской страны, конечно, нужно поговорить особо, потому что и сам сон, и пробуждение от него многое определяют в дальнейшей русской истории, в национальном характере.

      Античный пантеон, по сравнению со славянским, оказался в выигрышном положении. Все представления древних греков и римлян о Высших силах оказались закрепленными в предельно конкретизированных образах и поэтому сохранились едва ли не полностью…

      О славянском пантеоне этого не скажешь, после обращения славян в христианство путались смутные воспоминания о древних божествах. Низвергнутые, они не погибали, а растворялись в языке, наполняя его своей духовностью. Вихрь, чур, услада – это ведь не просто слова, а имена древних русских богов.

      Но в этом преимуществе античной мифологии – и уязвимость ее. Она ветшала и устаревала вместе с мраморными статуями богов и богинь, отвердевала во тьме и косности язычества.

      Славянская мифология в этом плане оказалась более совершенной, ибо, меняющаяся, она и была сама непрерывным поиском или ожиданием того момента, когда откроется Истинный свет.

      Появление Спасителя и движение христианского учения в «языки и народы» удивительным образом совпало на Руси с осознанием государственности, а изменчивый славянский пантеон, как уже отмечалось, оказался не противником, а местоблюстителем истинных святынь.

      Культ Перуна легко перерос в почитание Ильи Пророка, культ Белеса – в почитание Николая Угодника.

      И если взглянуть