Карл, герцог. Александр Зорич

словоизливается сквозь тяжелое уханье:

      – И губы… вы, преддверия… души, запечатлейте… долгим поцелуем…

      Он не понимает, что говорит, и только когда его язык уже готов восстановить логическую симметрию с Нижним Миром, он замирает в полудюйме от обрамленного красного каймою рта, ведь, верно, на ее губах яд, да и дело уже сделано.

      Он не решается поцеловать свою мертвую возлюбленную, он длит этот миг долгие минуты, с гордостью подмечая неослабную твердость полумесяца, которому и теперь не хочется распрощаться навсегда с христианской ротастой рыбой.

      В глазах Гибор сквозь смертную поволоку явственно читается укоризненный вопрос. Он столь явственен, что Магома безо всякого удивления встречает воспрявшие руки христианки, властно свившиеся в замок на его шее, и губы, преодолевшие последний полудюйм во имя торжества симметрии.

      Красный порошок из медальона-миндалины, переданный из губ в губы, приятно горчит миндалем, горечь растекается от языка к гортани, к легким Магомы, вмиг схлопнувшимся уязвленной устрицей, нисходит вниз, и в спазматическом восторге лоно Гибор принимает последнюю крохотную каплю, напоенную миндальной горечью.

      – Какие теплые, – говорит Гибор, наслаждаясь поцелуем, наслаждаясь пухлыми губами Магомы из рода Зегресов, ревностного убийцы неверных, которому сегодня утром посчастливилось укоротить на голову четырех кавалеров ордена Калатрава, а днем – умереть в объятиях прекраснейшей.

2

      Головорез, аристократ и многоженец Муса Абенсеррах затворил за собой дощатые ворота госпиталя.

      Впереди – опрятный белый дом. Надпись над входом: «Приют св. Бригитты».

      Внутренний двор пуст, в буквальном смысле ни одной собаки.

      – Аллах послал тебя, Муса из Абенсеррахов!

      Это Жануарий, видный и высокий клирик, астенический образчик христианского служения. Главврач.

      – Аллах, – Муса был обезоружен, он не ожидал, что его обнаружат так быстро, – но не только. Еще меня послал дядя.

      – Твой дядя – достойный человек, – упреждающе согласился Жануарий. Он не любил, когда его убеждали в том, что, быть может, и неверно, но все равно неоспоримо. – Если хочешь, я покажу тебе госпиталь.

      Муса согласился. «Слишком быстро согласился», – брюзжал внутри него властный фантазм дяди. Однако Мусе было ясно: блага распределяются в этом мире странно, но иногда получается почти поровну. Ему, Мусе, досталась сабля, могучая родня и покровительство земли и стен. Зато Жануарию – загадочная штука под названием «гнозис» и так называемое равнодушие. Вот почему Муса просто не может перечить лекарю. Может разве что разрубить его пополам.

      – Сейчас у нас пусто, – Жануарий распахнул ветхую дверь в сарай, выбеленный изнутри известью.

      Муса, словно ныряльщик, всматривающийся в соленый аквамарин отмели, вытаращился вовнутрь. Там, убранные бедно, но опрятно, стояли деревянные кровати.

      – Как же пусто? А вон те? – несмело, но громко спросил Муса.

      Белый