Аракчеевский сынок. Евгений Салиас де Турнемир

мягким и успокоительным голосом:

      – Прости, Миша… Я ведь только сейчас понял. Я все думал, что это у тебя простая зазноба, каких сотни бывают… А ты, видно, всем сердцем втюрился… Прости, дальше так называть ее не буду… Ну, сказывай…

      – Да… Это она… Ее мне надо так взять…

      – Это распробезумнейшая затея!.. На этом ты, как кувшин, и головку сломишь! – тревожно вымолвил Квашнин. – И отец твой тебя не помилует и от государева гнева не упасет. Полно, Михаил Андреевич, ты знаешь, что я в этих делах на все руки. Сами вы меня называете любовных дел мастером. Но это… Но эдакое дело… С баронессой!.. Ведь ее отец – друг и приятель другой, тоже баронессы, Крюднерши!.. Они оба к одной секте, сказывают люди, принадлежат; вместе на один манер и Богу молятся, и чертей вызывают… Оскорби барона, он к Крюднерше бросится, а та к государю, а государь за графа возмется, а твой отец за тебя… А ты в Ставрополь с черкесами драться улетишь с фельдъегерем…

      Наступило молчание. Квашнин глядел в лицо друга во все глаза, широко раскрытые и удивленные, а Шумский понурился и задумался.

      – Что ж я буду делать? – выговорил он наконец. – Я ее так полюбил, как еще никогда мне любить никого… и во сне не грезилось…

      – Любишь, а бегаешь от нее, как черт от ладана… Не понимаю!..

      – Как бегаю?!. – удивился Шумский и, вдруг спохватившись, прибавил: – Да… да, помню… Это в собраньи-то?!.

      – Вестимо. Когда я тебе сказал, что барон с дочерью приехали, ты бросил совсем невежливо свою даму среди танца и выскочил из собрания как укушенный или как прямо бешеный.

      Шумский начал весело смеяться…

      – Странная любовь, – продолжал уже шутливо Квашнин. – Мы когда любим, льнем к нашему предмету, любезничаем, всюду выслеживаем, чтобы как повидаться… А ты наоборот… А когда барон был с дочерью приглашен государем смотреть парад, кто вдруг сказался больным и ушел с плаца… Ты думаешь, я это не заметил и не понял?!.

      – Как?!. – удивился Шумский.

      – Так! Нешто я вру… Разве этого не было?

      – Было. Но никто этого мне так еще не объяснял, ты один заметил.

      – Так, стало, ведь правда! – воскликнул Квашнин. – Что ты от баронессы Евы бегаешь, как черт от ладана. Ветхозаветный черт совсем, братец мой, иначе поступил с первой «имени сего» особой… Он не бегал от нее, а за ней ползал в виде змия, покуда не совратил с пути истинного.

      – Вот и я так-то хочу теперь, не бегать от нее, а обратяся тоже в змея, тоже…

      – Да. И будет тоже… Тех из рая выгнали, а тебя из Петербурга выгонят. Брось, родной мой. Ей-богу, брось! – ласково произнес Квашнин. – Ведь это одно баловничество! Не поверю я, чтобы можно было человеку без ума влюбиться в какую ни на есть красавицу, когда он ее раза три издали видел и ни разу с ней не разговаривал. Когда и представлялся случай, так удирал от предмета своего, как ошпаренный кот из кухни. Все это Михаил Андреевич в романах твоих французских, что ты почитываешь, так расписано… А в жизни нашей, истинной человеческой, так не бывает. Вздыхать издали на возлюбленную мы уже не можем – как наши деды могли…

      – Ну вот что,