Андеграундный экскалатор бытия. Любовь Кузминична Киреевская

об утраченном чувстве вседозволенности, когда у меня была чистая, голая воля и хотела я прямо ее выразить, не думая еще, что это может быть подчинение. Только хотела, чтобы желания соответствовали Бытию, а Бытие желаниям. И вот здесь я и стала постепенно опускаться с небес, пока совсем не снизошла до океанских глубин. Желания становились с возрастом более очерченные и презентабельные, а главное – более сильные. И так получилось, что величина их была очень сомнительной для идеологии небес – была неуважаемой, слишком большой. В их обществе для меня все было в миниатюре – то как они излагаются, как себя ведут – они были слишком вялые. Так что мне приходилось себя сдерживать почти что с одышкой. Никто меня не понимал, даже Отец-Всевышний – так думала я. Изгой повсюду, никто не хочет затевать со мной беседы. Так что со стороны я – бедняжка, но это не совсем так.

      Хотя я и боялась свободно брать предметы в присутствии своего отца, мало ли они затрещат и потревожат его покой, я когда одна люблю составить целую композицию из резких ударов по предметам, даже когда я просто их брала. Из-за гипер-аккуратности, которая предполагает заранее избегать беду. Я была съежившейся – это привил мне закон, но косвенно, о нем можно было догадаться. Но потом я никому не уступала, поэтому отец направил весь свой гнев и почти что приказал опуститься до морского дна. Жить мирским, где как отец думал, ему место. Энтузиасты всегда считались на «небесах» подозрительными. Хотя с отцом я всегда была наигранно почтительна из-за страха, что мое эго будет им разорванно воплем или избиением. Но это потенциально, так как отец никогда не поднимал на него руку. Я была с ним ласкова, чтобы вселить в него кусочек ласки и получить обратно. И это иногда получалось – он улыбался в ответ, но напыщенности при этом не было конца, только редкие просветы, лучики. Я слышала многое о художниках, поэтах – все они – великие и отличались экстравагантностью. Для меня было раз плюнуть совершить безумный огненный поступок для сочности жизненного опыта. Не подумайте, я не просто билась головой об стены. Для меня это была жизнь – нарушать – значит ставить под сомнение, проверять. Добавлять в Бытие кроме озорства и банального юмора, добавлять частицу чего-то непосредственно свежего, переворачивать наизнанку сознание, менять, создавать. Одним только поведением. Но никто меня не понимал. Но постепенно до них доходило, что и как. Начала писать настоящую злободневную прозу. После того как отец прогнал меня, я возненавидела его. Рассказала все сестре и она пошла со мной. И были мы неразлучны. И вместе решили вести стиль жизни великих писателей, поэтов и прочих блуждающих и ищущих душ, за которыми они ранее наблюдали. Только вот у сестры не получилось со временем. Но решили мы все испробовать и пошли в кабаре. Мы спросили , что здесь обычно заказывают недурственные личности – заказали два абсента. Сильно скорчились и подумали, что это выдумка. Я разозлилась и встала на стол, начала читать стихи, кем восхищалась и произвела фурор. Мне аплодировали сидячие напротив. Тогда познала я красоту молодого тщеславия, испытанного впервые. Стала еще громче выкрикивать отрывки из Шекспира