Иные песни. Яцек Дукай

но когда вас увидел…– Он медленно повел левой рукой, той, с перстнем, будто обводя в полумраке абрис мальчишки.– Сколько тебе лет?

      – Шестнадцать. Почти.

      – Верно. Алитэ исполнилось четырнадцать.

      – В Децембере.

      – Это опасный возраст, человек в нем наиболее податлив, нужно быть крайне осторожным, выбирая, под какой морфой жить, чем пропитываться. Не захотелось бы вам через двадцать лет увидеть на себе оттиск,– тут он сжал кулак и опустил на поручень,– оттиск моей руки.

      Авель был явно смущен. Он поерзал на стуле, почесал голову; взгляд его каждый миг убегал от отца – к статуе, книгам, цветным пирокийным абажурам.

      – Я не знаю, может, вы и правы. Но,– он осекся и начал снова: – но это всегда действует в обе стороны: если вы так изменились, если столь много утратили, то чья морфа вернет и отстроит более настоящего Иеронима Бербелека, как не морфа родных его детей?

      Господин Бербелек явственно удивился.

      – Не слишком понимаю, что ты себе воображаешь. Извини, но это не сказка: приезжаешь, спасаешь отца, счастливая семья, героические дети.

      – Отчего же нет? – Авель даже склонился к Иерониму.– Отчего же нет? Разве псы не становятся подобны своим хозяевам, хозяева – своим псам, супруги – друг другу, а женщины, живущие под одной крышей, не кровят ли в одну Луну? И насколько дитя является эйдолосом родителя, настолько родитель является эйдолосом ребенка.

      – Долго над этим думал? – фыркнул эстлос.– Что это ты себе нафантазировал?

      Авель выдохнул. Сгорбился, глядя теперь между своими стопами.

      – Ничего.

      Господин Бербелек также склонился. Сжал плечо сына. Мальчик не поднимал глаз.

      – Что? – повторил Иероним куда тише, почти шепотом.

      Авель покачал головой.

      Господин Бербелек не настаивал. Ждал. Часы в холле медленно отзвонили одиннадцать. Через улицу пьяница распевал непристойную считалку, позже его забрала городская стража, это они тоже услыхали в ночной тишине. Всякую минуту в погруженном во тьму доме что-то потрескивало и скрипело, дыхание старого здания. Господин Бербелек не убирал руки.

      – В Бресле, в библиотеке Академии,– начал бормотать Авель,– когда я изучал историю полян… В конце концов, все ведет к новейшей истории, к миру вокруг. Учитель посоветовал мне «Четвертый сон Чернокнижника» Крещова. Ты есть, вы есть в индексе.

      – Ах. Ну да.

      – «Осада Коленицы, 1183», целая глава. Крещов называет вас «величайшим стратегосом наших времен». Я, конечно, слышал раньше, и от матери —

      – О?

      Авель зарумянился.

      – Подумал: я зачат из его семени, из его Формы, что же может быть естественнее? Это благородная мечта, пойти по стопам своего отца. Стратегос Авель Лятек. Вы станете смеяться.

      – Мой отец, твой дед, он был чиновником урграфа.

      – Вы станете смеяться.

      – Нет. Задатки у тебя есть, это ведь ты подговорил Марию, чтобы она послала вас ко мне, верно? Хотя она и не желала того. Ты, похоже, так ее вылепил, что она сама себя убедила, будто с самого начала это была ее идея.

      Авель