Гулящие люди. Соляной бунт. Алексей Чапыгин

ногу. – В кои веки на козле палач пересек кнутом жилу, маюсь… да еще неладной боярской сын погонял, извредил ступь, ты не спешно иди, мне тут незнакомо…

      – Ништо, под ногой плотно! Из старого места целовальники выжили – бежал… да и то, в древних тепла боле, а свет тому пошто, хто зрит свет истинный?

      – Праведник ты, спаси, Спасе…

      Узким, вонючим от ближней ямы захода[29] коридором с тусклым светом фонаря прошли в сени, из сеней, нагибаясь в осевшей двери, в избу с лавками и русской курной печью.

      В обширной избе с высоким, черным от курной печи потолком для хозяев прируб, там они вино курили, а под полом в ямах хоронили брагу и мед – мед держали на случай, если объявится такой питух, кто водки или браги пить не станет, тогда, как на кружечном дворе, отколупывали кусок меду, клали в ендову и разводили водкой.

      При огне сальных огарков, еще плошки глиняной с жиром, дававшей вонючий свет, за длинным столом Сенька увидел троих питухов да двух женок. Одна – молодая, похожая на мастериху, румяная, другая – с желтым лицом и ртом поджатым, в морщинах.

      Анкудим сел на скамью к питухам.

      – Благословенна трапеза сия – мир вам!

      – Кто ты, не зрю, да будь гостем! – прохрипел один питух, силясь, руками упершись в стол, поднять согнутые плечи и голову.

      – Вкушаем – то мирны бываем! – сказал другой, плешатый питух.

      Третий, сутуловатый, широкоплечий, похожий ростом и туловом на него, Сеньку, молчал, только тряхнул темно-русыми кудрями. Анкудим как уселся, так и сказал хозяину громко:

      – А ну, спаси, Спасе, лейте нам в чары хмельного! Да чуй, хозяин хлебосольный, лей мед в одну чару, а водку в другу – мой отрок не вкушает горького…

      – Подсластим, обыкнет! – мрачным голосом изрекла худая женка.

      Молодая встала со скамьи, шатко подошла к Сеньке. Он, ошеломленный непривычным видом притона, стоял и не садился. Кабацкая женка накинула ему на шею руку, пахнущую чесноком и водкой, вползла на скамью рядом с монахом, хотела Сеньку посадить силой, но он мотнул головой, и вся скамья с питухами зашаталась.

      – Тпр-р-у! Экой конь… садись, молодший… базенькой.

      Сенька, подвинув ее, сел рядом с Анкудимом. Молодая женка хмельным голосом затянула:

      Подарю тебе сережки зеньчужные

      Да иные, золотые с перекрутинкою.

      Другая мрачным голосом подхватила:

      Дашка с парнем соглашалась,

      Ночевать в гостях осталась!

      Сенька все еще не оправился, притихнув, слушал песню. Молодая задорнее прежнего выпевала:

      Ей немного тут спалоси,

      Много виделоси!..

      Опять с хриплым горловым присвистом пристала пожилая:

      Милый с горенки во горенку похаживает,

      Парень к Дашиной кроватке приворачивает…

      Молодая, обхватив талию Сеньки, стараясь покрыть говор кругом, выкрикивала:

      Шелковое одеялышко в ногах стоптал.

      Рубашонку мелкотравчату в клубок скатал…

      – Эй, женки! Паси, сохрани – не надо похабного.

      – А ты, чернечек, чуй дальше!

      Тонка

29

Заход – отхожее место.