Не грусти, Мари!. Наталья Узловская

отец будет работать там в местном военкомате, я осталась одна. Девчонки помогли прибраться в квартире, после того, как съезжают, всегда остается мусор. Изольда сказала: «А перебирайся ко мне, Мах, места хватит, что ты тут одна будешь делать? Тетя Зоя не против, мы тебе комнату выделим, а хочешь, со мной поживи. Давай, Мах! Весело будет». Я решила подумать, в конце концов, было еще полгода.

      В итоге я соглашусь, конечно. И не через полгода, а через пару месяцев. Мне было до ужаса одиноко в пустой квартире, которая недавно была нашей, а сейчас стала просто ничьей, просто квартирой с равнодушным электрическим светом. Вечерами мне хотелось кричать от жуткой давящей тишины, которая наваливалась, как только я переступала порог. Я включала телевизор, чтобы он бормотал что-то вполголоса, включала музыку, иногда даже разную в разных комнатах. «Только никогда, мой брат-чародей, ты не найдешь себе королеву, а я не найду себе короля», – далеким от обреченности голосом напевала Хелависа из спальни. «Кто не верил в дурные пророчества, в снег не лег ни на миг отдохнуть, тем в награду за одиночество должен встретиться кто-нибудь», – уверял Высоцкий. Типа, выше нос, Маха, кто-нибудь да встретится. Мне только не понравилось выражение «в награду за одиночество», как будто за одиночество положена награда. Одиночество – это не заслуга, но и не вина. Это, по-моему, что-то вроде проклятья, которое, однако, можно снять, как в сказке. Нужно пройти сотни лиг, истоптать три пары железных башмаков и сбить три железных посоха, сразиться с драконом и разрушить злые чары. И вот тогда наступит «жили они долго и счастливо в своем замке». У нас сейчас другие башмаки, да и драконы, пожалуй, тоже другие: зависть, депрессия (фу, как не люблю это слово), привычка копаться в собственных переживаниях, которую некоторые гордо именуют самоанализом. И одинокие вечера, когда некуда и не с кем пойти. Вот, как сегодня. Я все-таки Бриджит Джонс. Та по вечерам звонила друзьям и жаловалась на свою неудавшуюся жизнь. Но, в конце концов, ей было тридцать. Может, позвонить Пра? Алиска уехала на выходные к брату в Москву, Изольда недоступна. Интересно, сколько башмаков я уже стоптала?

      – Приходи, – сказала Пра, услышав мой убитый голос. – И не говори, что поздно, это фигня.

      По-моему, ей самой было не очень весело.

      А я только того и ожидала. Пра жила через два квартала, не так уж далеко. Я вновь накинула куртку и выскочила за дверь. Не люблю март. Какое-то порубежное время: еще не весна, но уже не зима, то пригреет солнышко, то с неба сыплется ледяная крошка, вот как сейчас. Холодный ветер пробирает до костей, что ни надевай. Голые деревья с повисшими на ветках каплями выглядели ужасно тоскливо. А вот местами обледеневший асфальт был красивым: посверкивал под луной, будто в него вкраплены полудрагоценные камни. Нагнув голову, я зашагала к Пра. Она жила в угловой однушке на девятом этаже нового дома. Удивительно, это жилье очень шло ей, если можно так выразиться. Да, именно в том смысле, в каком шли высокие шнурованные «Предаторы» или «Ньюроки» и эти ее невероятные платья,