Огнем и мечом. Генрик Сенкевич

поручение – знак особого доверия князя.

      Скшетуский выслушал все возражения, пошел к князю и приказал пажу доложить о себе.

      Паж вскоре вернулся с разрешением войти.

      Сердце наместника дрогнуло из опасения услышать короткое «нет». Тогда прощай все надежды.

      Скшетуский упал перед ним на колени.

      – Ваша светлость, я пришел умолять вас поручить мне экспедицию в Сечь. Быховец, может быть, уступил бы мне ее – он мне друг, – но боится немилости вашей светлости.

      – Клянусь Богом, – воскликнул князь, – я никого бы, кроме тебя, и не послал, если бы не думал, что ты неохотно примешь мое поручение, так как недавно вернулся из дальнего путешествия.

      – Я готов хоть каждый день ездить в ту сторону.

      Князь пристально взглянул на него своими черными глазами.

      – Что там у тебя? – спросил он наконец.

      Наместник стоял как преступник под пытливым взором князя.

      – Я вижу, – сказал он, – что должен открыть вам всю правду: от вас ничего не утаишь. Не знаю только, заслужу ли я одобрение вашей светлости.

      И он начал рассказывать, как познакомился с дочерью князя Василия, как полюбил ее и как томится желанием увидеть ее теперь, а потом, на обратном пути из Сечи, перевезти в Лубны, чтобы уберечь ее от последствий казацких волнений и назойливого ухаживания Богуна. Он умолчал лишь о проделках старой княгини, так как был связан словом. Князь выслушал его, прерывая.

      – Я бы и так позволил тебе ехать и дал бы людей, – сказал он, – но если тут замешаны твои личные интересы, то я даю разрешение с особым удовольствием.

      Князь ударил в ладоши и приказал позвать пана Быховца.

      Наместник радостно поцеловал руку князя, тот обнял его и велел успокоиться. Он очень любил Скшетуского, как храброго солдата и офицера, на которого можно было во всем положиться. Кроме того, они были крепко связаны тем чувством, которое заставляет подчиненного всей душой любить и уважать своего начальника, а начальника – ценить подчиненного. Около князя вращалось немало придворных, служивших исключительно для собственной выгоды, но орлиные глаза князя Еремии ясно видели все окружающее. Он знал, что душа Скшетуского чиста как кристалл, ценил это и был благодарен за преданность.

      С радостью услышал он, что его любимец полюбил дочь Василия Курцевича, старого слуги Вишневецкого, память которого была тем дороже князю, чем печальнее была его участь.

      – Не по забывчивости до сих пор не наводил я никаких справок о девушке, – пояснил князь, – нет. Опекуны ее ни разу не заглянули в Лубны, жалоб на них я не получал и думал, что там все хорошо. Теперь, после того как ты мне напомнил, я буду помнить о ней, как помнил бы о родной дочери.

      Скшетуский не мог надивиться доброте вельможи, который, казалось, упрекал себя в том, что среди массы различных дел до сих пор не занялся участью дочери своего старого солдата.

      Дверь открылась, и вошел пан Быховец.

      – Я не беру назад слова, – сказал ему князь. – Если ты захочешь, то поедешь, но я прошу