Огнем и мечом. Генрик Сенкевич

ворчал, что гусары и драгуны идут слишком медленно, что у молодого гетманского сына нет военной опытности, но, несмотря на это, велел всем своим людям грести и подвигаться вперед.

      Байдаки плыли вдоль берега Днепра к Кудаку, все больше удаляясь от коронных войск.

      Наконец как-то ночью послышался грохот пушек.

      Барабаш спал и не проснулся, зато Флик, который ехал впереди, пересел в челн и подгреб к Кшечовскому.

      – Мосци-полковник, – сказал он, – это кудакские пушки! Что нам делать?

      – Остановите байдаки… Проведем ночь в тростниках!

      – Хмельницкий, видно, осаждает крепость. По моему мнению, надо бы отрезать его!

      – Я не спрашиваю вашего мнения, а только приказываю. Командую я!

      – Мосци-полковник!

      – Стоять и ждать! – сказал Кшечовский.

      Но, видя, что энергичный немец щиплет свою рыжую бороду и уступать без резона не думает, прибавил мягче:

      – Может быть, завтра к утру подоспеет каштелян со своей конницей, а крепость за одну ночь не возьмут.

      – А если не подойдет?

      – Будем ждать хоть два дня. Вы не знаете Кудака: они поломают себе зубы о него, а без каштеляна я не пойду, да и права не имею. Это его дело.

      Кшечовский был, по-видимому, прав, и Флик, не настаивая больше, вернулся к своим немцам.

      Байдаки вскоре подошли к правому берегу и стали прятаться в тростник, на целые версты покрывавший широко разливавшуюся в этом месте реку. Наконец плеск весел утих, лодки совсем скрылись, и река, казалось, была совсем пуста. Кшечовский запретил разводить огонь, петь песни и разговаривать; кругом залегла глубокая тишина, прерываемая только далеким отголоском кудакских пушек.

      Но на лодках никто, кроме Барабаша, не сомкнул глаз. Флик, как рыцарь, жаждущий битвы, птицей полетел бы под Кудак. Казаки тихо спрашивали друг у друга, что может случиться с крепостью? Выдержит она или нет? А между тем гул орудий все усиливался. Все были уверены, что замок отражает горячий штурм.

      – Хмель не шутит, но и Гродзицкий не шутит! – шептали казаки. – Что-то будет завтра?

      Тот же вопрос задавал себе, вероятно, и Кшечовский, который, сидя на корме своего байдака, глубоко задумался. Он хорошо и давно знал Хмельницкого и считал его всегда необыкновенно даровитым человеком, которому только негде было развернуться, чтобы взлететь орлом ввысь, но теперь он усомнился в этом. Пушки все гремели. «Неужели Хмельницкий в самом деле осаждает Кудак? Если так, – думал Кшечовский, – то он погиб».

      Как? Подняв все Запорожье, заручившись помощью хана и собрав силу, какой до сих пор не располагал ни один атаман, он, вместо того чтобы спешить на Украину, поднять там чернь, переманить городских казаков, смять как можно скорее гетманов и овладеть страной, прежде чем успеют подойти на ее защиту войска, – он, Хмельницкий, этот старый воин, штурмует неприступную крепость, которая может задержать его на целый год. И допустит,