Дубровский: по мотивам фильма «Дубровский». Александр Пушкин

ананасу, который у самой двери снова упал с глухим стуком, охватила его пополам со стыдом и боязнью того, что предстояло увидеть там, в комнате.

      Андрей Гаврилович лежал на кровати без движения, так что Кириллу Петровичу даже показалось, что тот уже не здесь. «Может, оно и к лучшему», – подумалось Троекурову. Однако что-то в самой позе больного, во вздувшихся венах на запястьях, говорило о том, что Дубровский-старший еще жив. Его ноздри еле заметно раздувались. Троекуров вывалил ворох продуктов на комод, нечаянно опрокинув кривой бюстик Пушкина.

      – Ну что, старый пес, допрыгался?

      Дубровский смолчал, только грудь рвано вздымалась под одеялом.

      – Вот, – пробормотал Троекуров, – принес тебе фруктов… И еще кой-чего, – добавил он, извлекая из очередного пакета замысловатую бутылку водки в форме автомата Калашникова.

      Пальцы Дубровского задрожали, а сам он даже не побледнел, а пожелтел.

      – Все-все, – успокоил его Троекуров. – Молчи… Не психуй, погорячились мы оба. Ну и ты, конечно, хорош, – сказал он буднично, словно они сидели в гостиной троекуровской усадьбы после удачной охоты. Сказал так, словно все было абсолютно нормально. Бутылка водки, должная привнести в их встречу еще больше «нормальности», тут же была тоже отложена на комод. Троекуров вдруг увидел в ней нечто болезненно нелепое и неуместное. Как ему только в голову пришло принести умирающему Дубровскому эту чертову бутылку? О чем он вообще думал?

      Серый рот Андрея Гавриловича исказился – он пытался что-то сказать.

      – М-м-мра… – зашептал он, но даже на единое слово сил не хватало.

      – Что говоришь? – наклонился к нему Троекуров.

      Старик открыл веки. Белки залила нездоровая желтизна, глаза были мутные, как у умалишенного.

      – М-мразь, – отчетливо проговорил он.

      Троекуров резко распрямился и сжал губы.

      – Дурак ты, Андрей Гаврилыч, – подумав, сказал он. – Дураком родился, дураком жил, дураком и…

      Но закончить не успел – Андрей Гаврилович сжался в конвульсии, захрипел, глаза его потеряли осмысленное выражение и закатились.

      Он пару раз втянул ртом воздух с неприятным свистящим звуком, точно кто-то душил его, и в следующую секунду совсем затих.

      – Андрей! – Троекуров схватил Дубровского за плечи и тряхнул – тот оказался удивительно тяжелым.

      – Прости, Господи, – сказал Кирилл Петрович, глядя в мертвые глаза. Он дотронулся до лица покойника и бережно опустил тонкие веки.

      Бросив последний взгляд на друга, Троекуров, стянув с комода бутылку, вышел.

      – Иди туда, – обратился он к Егоровне, все еще стоявшей у плиты. – Ты нужна…

      Владимир нетерпеливо кружил по комнате, то и дело выглядывая в окно. Кузнецов курил сигарету за сигаретой, обдавая дымом врача, который каждый раз морщился, но претензий, видимо, не предъявлял.

      Троекуров, понурив голову, вышел на крыльцо, сказал что-то врачу и Кузнецову, после чего врач поспешно скрылся в сенях. Владимир, все это время сидевший