Любовница Фрейда. Дженнифер Кауфман

была если не богатой, то уважаемой и состоятельной, а все эти неприятности с тюремным заключением опозорили ее доброе имя.

      – Вена угнетает меня, – сварливо говорила она, – улицы невыносимо шумные. И все эти уродливые шпили!

      – А мне здесь нравится, – обычно замечала Минна, спокойно и вызывающе, косвенно защищая отца. – Не то что в скучной провинции. В Гамбурге просто нечего делать.

      Когда мать продолжала список обид на Вену – удручающий авангард, сырая погода, ветхие синагоги, – отец усаживался в кресло и лишь виновато улыбался. Минна садилась рядышком, и они играли в карты или читали. Минна часто будет вспоминать эти мгновения, когда их было только двое.

      За день до его смерти Минна с отцом вышли на обычную вечернюю прогулку. На улицах Вены жизнь всегда била ключом, и Минна любовалась красиво одетыми мужчинами в шелковых цилиндрах, женщинами в изысканных шляпках, украшенных перьями, в модных туалетах и переливающихся меховых манто, когда они собирались у парадного подъезда отеля «Империал» или у популярного кафе «Централ». Она любила наблюдать ухоженные черные кареты, подъезжающие к ресторанам, полным людей, которые курили, смеялись, пили свежезаваренный горький кофе по-венски. Воздух полнился дымкой, светом, музыкой. И Минна думала, что любит этот город так же сильно, как мать ненавидит его.

      Она помнила день, когда узнала дурную новость. Марта с Минной были в модном магазине, обсуждая, кто из ее бесчисленных поклонников подпишет ей билет с приглашением к танцу, когда вбежал Эли, бледный, как полотно. Берман переходил Рингштрассе на оживленном перекрестке и упал посреди улицы. Очевидцы утверждали, что он постоял мгновение, хватая руками воздух, и рухнул кулем на мостовую – только чудом его не переехала карета. Отцу было всего пятьдесят три года. Смерть от обширного инфаркта.

      Следующие дни все было сосредоточено на подготовке к похоронам, которые, согласно еврейским традициям, должны были состояться не позднее двух суток после смерти. Эммелина была безутешна и остра на язык даже больше обычного. Она сидела в кабинете на краешке дивана, с нетронутым рукоделием на коленях. Шторы были опущены, зеркала покрыты черным крепом, и часы показывали время смерти.

      – Мы остались ни с чем, девочки. Ни с чем.

      Гнев Эммелины можно было бы сравнить с разочарованием Минны. Ее поражала утрата, холодное, темное молчание, наполнившее пространство, которое когда-то было им. Мир казался несправедливым, пустым и беспомощным.

      По еврейскому обычаю семь дней семья должна была соблюдать шива[4]. Никаких ванн и прочих омовений. Все носили черные ленты на отворотах и слушали раввина, приходившего несколько раз в день, чтобы прочесть Кадиш[5].

      Минну раздражали гости с глазами на мокром месте. Противна была еда, вино и разговоры. В ее четырнадцатилетнем сознании весь мир превратился в грязь. Мать

4

Первая неделя траура по еврейским законам.

5

Еврейская молитва, прославляющая святость имени Бога и Его могущества и выражающая стремление к конечному искуплению и спасению.