Перед солнцем в пятницу. Альбина Гумерова

пришла проститься. Бывшие сослуживцы с завода, где жена проработала более сорока лет, какие-то ее подруги, приятельницы… Некоторые плакали. Но больше всего Шагита раздражали те, кто слезы сдерживал из последних сил. Он видел, что им по-настоящему плохо, смерть его жены для них утрата.

      Могила была уже готова, отец с сыном спустились в нее и приняли тело – это было единственное прикосновение Шагита к своей мертвой жене. Им подавали доски, они расставили их, затем по очереди выбрались. Рабочие кладбища замахали лопатами, сделали бугорок и воткнули дощечку с номером. Рядом с могилой его матери было заранее куплено место. Шагит решил, что оно для него, и улыбнулся тому, что когда-нибудь ляжет рядом…

      …Шагит жил один. Сам готовил себе обед, сам стирал. Внуки были теперь редкими гостями, да и дети тоже. Сын все же простил отца – приезжал, привозил продукты, помогал деньгами, ремонтировал дом. Очень редко приезжала дочь, готовила суп в большой кастрюле, махала мокрой тряпкой по полу, возила веником по половикам и отчаливала.

      Огород превратился в унылый клок земли. Дом стремительно становился сараем. И Шагит старел вместе со своим хозяйством. Наперегонки они дряхлели, теряли достоинство, морщились, рассыпались…

      Как и прежде, Шагит нашел единственно верный способ. В доме частым гостем стал его брат-говорун. Он появлялся в день пенсии, поил брата, а потом уходил с деньгами. Иногда снисходительно оставлял на оплату коммунальных услуг и даже на продукты. Шагит знал это, но все же ждал дня пенсии, ждал брата, прятал деньги в другое место, понимая, что они все равно будут найдены. Но зато в дом зайдет человек, можно будет разговаривать не только с котом. Видимо, брата слегка заела совесть, потому что месяца четыре его не было. Редкий приезд детей совпал с запоем. Когда Шагит трезвел, вокруг не было ни души. Только соседи, которые иногда здоровались с ним через забор. Одиночество, к которому он так стремился, тяготило его.

      Шагиту казалось, что ворота совсем непрочные, что его хотят убить, что ночью в дом неизвестно каким образом пробираются черные люди. Чтобы защититься от черных людей-убийц, Шагит прятал под кроватью топор, просыпался ночью от собственного пьяного бреда, вскакивал, хватал топор, забивался с ним в угол, как волчонок, и рубил воздух со словами: «Я еще живу, я еще здесь, это мой дом!» Однажды он разрубил диван, на котором жена раньше смотрела телевизор. Потом долго отмывал чистый топор от крови, закапывал в огороде подушки, одеяла. Вдруг с соседнего огорода послышался веселый голос: «Кого хороним, дядя Саш?»[4] У Шагита еще больше затряслись руки, он каждую минуту ждал полицию, заперся на все замки, не выходил из дома даже в туалет. К нему несколько раз приходили люди в форме, пытались проникнуть в дом, Шагит кричал, что это не он убил черных людей и что он так просто не сдастся. Когда ему показалось, что полиция уже взломала замок и вошла в дом, он спустился в погреб и долго сидел там в обнимку с топором.

      …Когда белая горячка проходила, он осознавал свое несчастье и одиночество,

4

Все русские называли Шагита Сашей.