Верность. Марко Миссироли

же оставила семь листков у него на столе и всю лекцию не спускала с них глаз, пока не убедилась, что вместе с ноутбуком и книгами профессор положил к себе в сумку и ее рассказ. При этом он избегал смотреть на Софию, как и тогда, в кабинете ректора, сторонясь ее соучастия, – видимо понимал, что все и так будет зависеть от ее слов.

      София держалась его версии: в туалете почувствовала себя плохо, профессор только помог ей подняться на ноги. Ректор заверил их, что считает инцидент исчерпанным, и не стал бы выяснять подробностей, если бы на этом не настоял сам Пентекосте. Для того чтобы выработать общую линию поведения, за два дня до разговора с ректором они встретились в баре в китайском квартале и продумали всю хронологию действий с точностью до мелочей. Продумали и отрепетировали, оставшееся время провели в разговорах о том о сем. На выходе из бара – он оплатил счет – они попрощались, София дошла пешком до Монументального кладбища, достала телефон и выключила запись, затем достала наушники и прослушала все один, два, три раза. Ее решение записать встречу лишний раз доказывало, что яблоко от яблони недалеко падает. Защищать, оборонять и ограждать себя от действительности с ее вечными неприятностями было навязчивой идеей ее семьи. Книгами на жизнь не заработаешь: лучше получить диплом менеджера по туризму. Продолжай заниматься танцами: может, тебя возьмут в известную труппу. Оставь в покое парней, которые старше тебя. В Милане ты только зря теряешь время. Пятьдесят одна минута и тридцать семь секунд этой записи значили лишь одно – она была такой же. И все-таки одна вещь принадлежала только ей – тембр голоса Пентекосте. Плавная речь, слегка открытое о, поначалу застенчивый, а затем веселый смех волновали ее. Может, все же она была другой – испытывала удовольствие, наслаждаясь монологом на двадцать первой минуте:

      – Принесите нам бутылку минеральной воды, пожалуйста. София, ты что-нибудь будешь? Нет? Хорошо, тогда только минералку, спасибо. Так вот, я говорил, что после того, как мне вырезали гланды, мне было года четыре, родители подарили мне цыпленка. Мы назвали его Альфредо, он жил этажом ниже у бабушки с дедушкой, в коробке. Альфредо был исключительно воспитанным, почти не пищал. Когда нас оставляли одних, я выпускал его на кухню: было забавно наблюдать, как он пытается подпрыгнуть, оторваться от пола, но, пожалуй, самым интересным было посадить его в коробку, чтобы сразу же выпустить на свободу. Прошло больше тридцати лет, и теперь я понимаю, что меня интересовал именно этот переход – из коробки на кухонный пол – момент, когда его лапки начинали робкое, но вместе с тем неудержимое движение вперед. В общем, дело было совсем не в том, что мне просто хотелось выпустить его из коробки. Меня привлекала эта трансформация. Интересовали изменения, которые претерпевает тот, у кого появляются новые возможности, – понимаешь, о чем я?

      Слушая этот монолог, когда Пентекосте произносил «движение», София нажимала на «стоп», отматывала назад и слушала заново. Шипящая ж и робкая е. Движение, цыпленок, Милан,