Солдаты. Андреас Патц

«Солдаты первого года службы могут пойти в увольнение только после приведения их к Военной присяге». Присягу вы, товарищ солдат, не приняли, поэтому попадаете под эту статью.

      – Это же тюрьма получается.

      – А тюрьму вы, собственно, и заслуживаете! Ведь то, что вы делаете, это предательство Родины!

      – Родину я не предаю. И вообще служить не отказываюсь. Делаю это, кажется, не хуже других. Почему не оставить меня в покое?

      – Ну как же почему? – снова переспросил Усенко. – Мы воспитываем не кого попало, а советских солдат. Они должны во всем соответствовать высокому званию. Для меня работа с такими, как вы, не только представляет спортивный, так сказать, интерес, но и – буду откровенен – дает повод для очередной награды. В случае успеха, конечно. Вот я и буду его добиваться. Повторяю, любыми способами, – подполковник помолчал многозначительно, а потом закончил: – Идите в расположение, рядовой. Вы создаете впечатление разумного человека. Смею надеяться, что здравый смысл в ваших убеждениях в конце концов победит.

      Неуютно. Неуютно чувствует себя человек, попадающий в уже сформированный коллектив. Там все друг друга знают, знают, кто друг, а кто недруг, кто слабее, а от кого можно и схлопотать. Неуютно новенькому – везде так. А если он еще и «чуждый элемент»… Он делает все «не так»: идет не так, стоит не так, смотрит не так… Для общества, в которое он попал, если это, допустим, армия, он – единица, штык, ну или лом, один из четырех сотен, в такой же зеленой форме и черных, пропитанных кирзой сапогах. Никаких отличий. За исключением разве что того, что он – элемент. Чуждый.

      Сергею предстояло найти свое место, как-то прижиться в чужой роте. Позже он узнал, что командир, перед тем как принять «неблагополучного солдата», ничего лучшего не придумал, как объявить личному составу: «Сегодня к вам прибудет не совсем обычный, точнее, совсем необычный, а еще точнее – очень странный, верующий в Бога и отказавшийся принимать присягу воин. Его неплохо было бы воспитать, вправить мозги, что ли, чтобы о глупостях думать забыл…»

      Длинный забор из бетонных плит, такой же одинаковый, как и везде, по всей стране, во всех городах, колхозах, там, где нужно, и там, где не к месту, узнаваемый безошибочно продукт какого-нибудь ЖБИ-3 или 4, разницы никакой, квадратиками выпуклыми или ромбиками украшенный, неизменным «Светка – дура» или, в зависимости от настроения, «… я тебя люблю» опороченный, тянется вдоль тротуара – по нему четыре раза в день, по два раза туда и обратно, утром, в обед и вечером, все долгие месяцы ходит рота. Теперь вместе с ней вдоль этого забора идет Сережа.

      К забору привыкнуть просто, к людям в новом коллективе – гораздо сложнее. Рядовой Жураев мечтал о порядке. В тот день он был дневальным в вагончике, где переодевались и перекуривали солдаты, военные строители. Саша, или, как его чаще называли, Шура, отчаянно выдраил полы, расставил все по местам и только было устроился вздремнуть, как в двери вошел новенький, то есть Сережа, и явлением своим создал угрозу девственно чистому линолеуму, еще влажному после Шуриной тряпки.

      – Мне