Жизнь прожить – не поле перейти. Книга 2. Война. Анатолий Крикун

не только за себя; под его командой теперь и те с кем он начинал службу и кто влился в полк за два года. Тридцать душ под его ответственностью. То что своим телом и разумом к бою готов, то Степан понимал и чувствовал, но как разить врагов? Стрелял метко, штык в чучело входил точно в назначенное место. И прикладом и тесаком и сапёрной лопатой владел на загляденье другим. Не зря три года ел солдатский хлеб! И обучить этому мог и призы в фехтовании на штыках брал с учебным оружием. Зверя в лесу добывал, но дома даже кур не рубил и скот не резал. Было дело когда до крови носы разбивал и скулы ворочал в молодецкой потехе боголюбовским парням. Так на то она и потеха. Отец с матерью внушали ему в детстве неприятие насилия над человеком и это крепко сидело в нём. Никакие книги читанные о войне, не привели его к ответу – кого и за что можно убивать? Однажды, всеми любимая полковая дама, хранительница библиотеки, поощрявшая его чтение серьёзной литературы и, видя его интерес к военной тематике, принесла ему книжечку рассказов Гаршина, которой не было в библиотеке в свободном чтении и попросила внимательно прочесть и вернуть ей в руки. Уже первый рассказ, прочитанный в выходной день в одиночестве на скамейке, в аллее погожим осенним днём, окрасившим деревья багрянцем и окрасившим кисти рябин в кроваво-красный цвет произвёл на него ещё большее впечатление, чем повествования графа Льва Толстого о войне. Рассказ смутил его разум и заставил задуматься о своем нынешнем ремесле, которое может вызывать муки и страдания не только у врага, но и в своей душе. Хватит ли сил душевных без страха и сомнения вершить своё дело не с соломенным чучелом, а с живой плотью чувствующей боль? Он в детстве, один раз, перенёс, как ему казалось, невыносимую боль и она, иногда, просыпалась в нём, когда в деревне он слышал визг, рёв и хрипы забиваемого скота. Степан в первый раз серьёзно задумался о войне, как о страшной несправедливости и бедствии. Четыре дня, описанные писателем, добровольцем ушедшим на войну и познавший её ужасы, заставили Степана сейчас вернуться опять к пережитому при чтении в аллее. Перед его глазами, как живой, встал герой рассказа, забытый всеми в горячке боя, и сраженный врагом, сам вонзавший штык в живую плоть и стрелявший по людям. От страха громко кричал вместе с другими «Ура!» во всю глотку и мощь лёгких; молодой, полный, когда-то, сил и мечтаний солдат, медленно умирал, как ему казалось. Строчки знаков из книги переворачивали Степанову душу. Он возвращался к прочитанному не раз, но только сейчас, когда война добралась до его тела и сердца, его разум смутился и по телу от сердца потекла холодная кровь, от которой по спине прошёлся мороз. Размышления героя рассказа, глядевшего в лицо трупа убитого им турка, застрявшие в тайниках Степановой памяти, вернулись к нему опять в осеннем лесу с теми же багряными листьями и красными ветвями рябин. «В чём он виноват? Чем я виноват, хотя и убил его?» Ему скоро идти в бой. Сколько жизней он – крепкий, тренированный, наученный владеть смертельным