Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе. Теодор Драйзер

я ведь не хотел ничего плохого. Стробик и Уайкрофт говорили мне, что это нормально. Это же вы направили меня к Каупервуду по поводу городского займа. Я делал лишь то, что и остальные. Мистер Боуд занимался этим точно так же, как и я. Он вел дела с «Тай и Кº». У меня жена и четверо детей, мистер Молинауэр. Моему младшему мальчику только семь лет. Подумайте о них, мистер Молинауэр! Подумайте, что мой арест будет означать для них! Я не хочу в тюрьму. Я не думал, что занимаюсь чем-то нехорошим, правда, не думал! Я отдам все, что у меня есть. Можете получить все мои акции, дома и участки – все что угодно, только помогите. Вы не позволите им посадить меня за решетку, правда?

      Его толстые побелевшие губы нервно тряслись, и крупные горячие слезы катились по его недавно бледным, но теперь раскрасневшимся щекам. Он представлял собой почти неправдоподобное зрелище, однако исполненное искренности и человечности. О, если бы только финансовые и политические титаны этого мира однажды могли раскрыть подробности своей жизни!

      Молинауэр невозмутимо и задумчиво смотрел на него. Ему часто приходилось видеть слабых людей, не более бесчестных, чем он сам, но лишенных его мужества и хитроумия, которые точно так же умоляли его – если не на коленях, то более сдержанно. Жизнь для него, как и для всякого человека с обширными знаниями и практическими навыками, представляла собой клубок необъяснимых противоречий. Что можно было поделать с так называемой моралью и нравственными принципами? Стинер воображал себя бесчестным человеком и считал Молинауэра образцом честности. Он раскаивался в грехах и обращался с мольбой к Молинауэру, словно видел перед собой безупречного и непорочного святого. Однако Молинауэр прекрасно понимал, что он просто более изворотлив, более дальновиден и расчетлив, но не менее бесчестен. Стинеру не хватало ума и силы воли, но не моральных принципов. Эта и было его главным преступлением. Были люди, верившие в некие заумные идеалы справедливости, в какие-то немыслимые правила поведения, бесконечно далекие от реальной жизни, но он ни разу не видел, как эти правила могли бы уберечь их от финансового краха (о моральной стороне дела речь не шла). Те, кто придерживался этих роковых идеалов, никогда не становились здравомыслящими или влиятельными людьми. Они неизменно оставались бедными, неприметными, жалкими мечтателями. Даже если бы он захотел, то не смог бы заставить Стинера понять это, но он и не собирался этого делать. Жаль, что дела обернулись так плохо для жены Стинера и его маленьких детей. Без сомнения, она упорно трудилась, как и сам Стинер, чтобы пробиться, чего-то достичь, а не оставаться жалкой нищенкой. А теперь это бедствие – этот пожар в Чикаго – станет причиной их несчастья. Что за любопытная штука жизнь! Если что и заставляло его усомниться в существовании милосердного и всевластного Провидения, это были громы и молнии с ясного неба – финансовые, политические, какие угодно, – которые так часто приводили к разорению и крушению надежд для множества людей.

      – Встаньте, Стинер, – спокойно сказал он после небольшой паузы. –