Бумажный театр. Непроза. Людмила Улицкая

стекло, колбы из чемоданчика врачебного.

      – Две простыни, два таза, быстро, быстро, – командует врач.

      Люба в своем вечернем платье мечется по комнате. В дверях – лицо соседки тети Лиды.

      …Перед дверью, на которой написано “Реанимация”, сидит на стуле Люба. Всё в том же вечернем платье. Тушь потекла, лицо размазано, глаза в одну точку. Выходит крупная врачиха, садится рядом с Любой.

      – Как тебя зовут? – спрашивает.

      – Люба, – безучастно отвечает.

      – Любочка, жива твоя сестра. Она в очень тяжелом состоянии. Не знаю, сможем ли её вытащить.

      – Господи… – шепчет Люба, – что делать-то? Может, принести ей лекарства какие… я всё достану… икру…

      – Какая икра, – покачала головой врачиха. – Ей повезло, что она к нам попала. У нас единственное место в Москве, где есть хорошая аппаратура. Ее подключили к аппаратам, они ей кровь гоняют, чистят. Теперь от врачей ничего не зависит. Мы, что могли, сделали, а ты иди домой, жди. Не надо тебе здесь сидеть. Родители уже знают?

      – Нет у нас. Матери нет. Отец – алкаш, – всё так же безучастно отвечает Люба.

      – Вот ты пойди к отцу, побудь с ним. Всякое бывает. Она молодая, организм… – врачиха запнулась, – организм крепкий…

      …Люба выходит из электрички, всё в том же вечернем платье, в босоножках на высоких каблуках, ступает на деревянный настил. Доходит до лестницы, сходит на тропинку, снимает босоножки и, держа их в руках, идет по дороге. Ее обгоняют мотоцикл, тетки с хозяйственными сумками. Она сворачивает с тропинки, идет через помоечный нечистый кустарник, выходит к оврагу, спускается, поднимается вверх и выходит к покосившемуся неряшливому дому в три окна, с разваливающимися хозяйственными постройками. Идет через двор, заросший сорняком, подходит к незакрытой двери, стучит, входит.

      – Дед! – кричит Люба. – Дед! Василий Федорович!

      Никто не отзывается. Темная внутренность дома. Грязь и бедность. Незаправленная кровать с кучей тряпья, вместо одеяла – тулуп. Бутылки, грязные кастрюли на столе.

      Дед появляется из-за Любиной спины. Некрасивый кривой старик с приплюснутым носом.

      – Чего орешь? – спрашивает дед.

      Люба вздрагивает, пугается.

      – Я, вот, приехала, – наклоняет голову Люба. – Здравствуй.

      – Ой, радость моя! – кривляется дед. – Внучка приехала! Щас за соседями побегу, праздник гулять будем!

      Замолчал дед. Молчит Люба. Долго молчит.

      – Ну, чего надо? Говори, чего приехала-то? Чай, не в гости.

      – Верка отравилась. Плохо очень, – заплакала Люба.

      – Как мать ваша померла, ни разу я вас здесь не видел. Чего теперь-то вдруг прискакала? – сердито выговаривает дед.

      – Помоги, – через слезы просит Люба. – Помоги.

      – О, помоги! У вас свои помочи! Что я, лекарь, что ли? У вас тама всего полно, пусть и помогают, – всё сердится дед, – я-то при чем?

      – Помоги, – всё твердит Люба. – Ты можешь…

      – Отравилась! И пусть помирает! Бляди! У-у! Блядская порода! – зло хрипит старик. И тут стало видно, что он нетрезвый.

      Сказал