Дань псам. Том 2. Стивен Эриксон

к нему, взяла его ладонь в свою.

      – Мы можем встречаться там, Крокус. Просто чтобы поговорить. Это место, где мы можем говорить о чем угодно без опасений, что нас заметят. Просто говорить.

      Само собой, он прекрасно понимал, что место это нужно вовсе не для разговоров.

      И сегодня вечером у них там назначена встреча.

      О чем он только…

      – Ох!..

      Прислужница только что отвесила ему оплеуху. Он ошарашенно уставился на нее.

      – Раз уж мне пришлось делать для тебя этот треклятый завтрак, так жри давай!

      – Прошу прощенья, я просто задумался…

      – Думать лучше, когда жуешь. Чтоб, когда я вернулась, тарелка была чистой!

      Резчик таращился ей вслед. С благородным она бы так не посмела. Он перехватил взгляд посетителя за соседним столиком.

      – Вы, я гляжу, пользуетесь успехом у женщин.

      – Ха-ха.

      Иные события или даже отдельные эпизоды способны принести неожиданное облегчение, и, хотя Скиллара об этом даже не догадывалась, такое облегчение было сейчас ей даровано, поскольку о Резчике она позабыла. Взамен она сидела рядом с малазанским историком, Дукером, и сражалась с инстинктом, требующим немедленно его обнять и тем хотя бы на самую малость смягчить его безмолвное горе. Она знала – сдерживает ее лишь страх, что ее сострадание придется историку не по душе. Только это, да еще определенная вероятность, что она неверно прочла его чувства.

      Быть жесткой означает наглухо закрыть любую возможность проникнуть к себе внутрь, сделаться непроницаемой настолько, что не остается ни единого отверстия, и душа может таиться во мраке, где никто не услышит ее криков, жалоб на несправедливость, не сделается свидетелем долгих, мучительных приступов печали. Внешняя жесткость создает жесткость внутреннюю.

      Печаль, как она прекрасно знала, излечить невозможно. По существу, это вовсе не слабость, не поражение, не заболевание духа. У печали всегда имеется причина, и называть ее душевным расстройством означает демонстрировать собственное невежество или, того хуже, трусливое ханжество. Можно подумать, что счастье есть единственный законный способ существования. Что тех, кто не сумел его достичь, следует держать взаперти и глушить снотворным; что любые причины для печали – лишь ямы и ловушки на пути к блаженному покою, что их следует обходить, или наводить через них мосты, или перелетать их на крыльях фальшивой радости.

      Скиллара знала, что это не так. Ей не раз доводилось оставаться наедине с собственной печалью. Даже обнаружив первый из способов от нее прятаться, дурханг, она понимала, что все это не более чем побег от чувств, причины для которых совершенно законные. Она просто не могла заставить себя примириться с этими чувствами, поскольку это означало бы отдаться на милость заключенным в них истинам.

      Печаль была естественной. Столь же естественной, как и радость, любовь, горе, страх. Все это – часть существования.

      Хотя люди нередко принимают чужую печаль за жалость к самому себе и тем самым лишь демонстрируют собственную душевную жесткость,