Сергей Довлатов. Остановка на местности. Опыт концептуальной биографии. Максим Гуреев

на месте и стремительно подошел к женщине.

      – Простите, я хотел бы ущипнуть вашего славного малыша. – В голосе странного человека по фамилии Климентов звучали решительность и смущение одновременно.

      – Вы сумасшедший!

      – Нисколько…

      – А меня, товарищ, вы не хотите ущипнуть?

      – Нет, вас не хочу, хочу ущипнуть только вашего малыша, если позволите, потому что в своей безмятежности он не знает, что сейчас идет страшная война, потому что перед ним открыта новая бездна, новый блистающий мир, в который я уже не попаду. Это как прикоснуться к агнцу… понимаете, о чем я?

      – Нет, не понимаю и понимать не хочу!

      – Очень жаль, – вздохнул Климентов. – Война идет в душе каждого из нас, война есть ночь, на исходе которой все становится очевидным, явным, отчетливым, ослепительным, наконец, становится, при том что до того все было призрачным и оттого казалось несуществующим. Агнец как бы находится на этой грани яви и сна, он несет свет, ведь он безгрешен. Жертвенный агнец, принесенный на заклание, беспомощен и потому хранит в себе любовь, на которую, увы, не способен озверевший человек.

      – Гражданин, оставьте нас в покое, или я позову милицию.

      После этих слов лицо человека в пальто стало еще более печальным. Он растерянно развел руками, поклонился и стал пятиться назад, приговаривая при этом:

      – Простите, простите меня…

      Вернувшись домой, молодая женщина рассказала о происшедшем своему мужу Донату Исааковичу Мечику и свекрови Раисе Рафаиловне.

      – Писатель Климентов, говоришь? – переспросил жену Донат Исаакович.

      – Да… что-то не слышала о таком.

      – Это Андрей Платонов. Его повесть «Впрок» в «Красной нови» публиковали, она еще товарищу Сталину не понравилась.

      – А почему?

      – Не понравилась, и все тут, он тогда Платонова назвал агентом наших врагов и «сволочью».

      – Страшное обвинение, – всплеснула руками Раиса Рафаиловна.

      – «Все это было совершенно правильно и хорошо, и я обрадовался этому действительному строительству новой жизни. Правда, было в таком явлении что-то трогательное и смешное, но это была трогательная неуверенность детства, опережающего тебя, а не падающая ирония гибели, – начал цитировать «Впрок» по памяти Донат Исаакович, – если бы таких обстоятельств не встречалось, мы бы никогда не устроили человечества и не почувствовали человечности, ибо нам смешон новый человек, как Робинзон для обезьяны; нам кажутся наивными его занятия, и мы втайне хотим, чтобы он не покинул умирать нас одних и возвратился к нам. Но он не вернется, и всякий душевный бедняк, единственное имущество которого – сомнение, погибнет в выморочной стране прошлого».

      – Страшное это слово «сомнение», – вздрогнула молодая женщина.

      Из соседней комнаты раздался плач проснувшегося ребенка.

      Сережа Мечик родился 3 сентября 1941 года в Уфе, в доме № 56 по улице Гоголя, куда из Ленинграда в эвакуацию приехали его родители и бабушка.

      Здесь Мечики оказались благодаря содействию депутата Верховного Совета