Удар милосердия. Наталья Резанова

знаю, сколько девиц убили в Тримейне, и вокруг него, но тех, кто были со мной – три.

      Старик спрашивал, молодой человек отвечал. Но это не был допрос. Ибо молодой сам пришел к старику, и в голосе вопрошавшего страха и неуверенности было больше, чем у того, кто отвечал. Хотя отвечавший, вероятно, ожидал иного.

      – Когда это случилось в первый раз?

      – В октябре. После большого турнира. Ее отец был купцом, который что-то поставлял во дворец… Он поднял крик, но канцлер заплатил ему и велел уехать. Во второй раз – после рождества – когда травили волков. Она была дочерью егеря. И – вот – третий.

      – Октябрь, декабрь, май… Случайно ли, сын мой?

      – Я не думал об этом! Зато другие подумали. Несчастные, невинные девушки были жертвами для дьявольских шабашей! И то, что их всегда находили на перекрестках…где является нечистая сила…Ты сам-то веришь в эту ересь – про перекрестки? А уж насчет их невинности…

      – Сын мой, не говори того, о чем после пожалеешь. Эти несчастные умерли, и умерли потому, что стали жертвами твоей похоти!

      – Похоти? – Молодой человек усмехнулся, но смех этот был похож на кашель. – Я никого из них не тащил к себе в постель – ни этих, ни других, что были прежде. Они сами приходили ко мне, либо их приводили отцы – вымолить какую-нибудь грошовую милость – торговать на осенней ярмарке, рубить деревья в императорском лесу, построить запруду… Я давал им, что они просили, и забывал об этом, а невинность их нужна была мне, как мертвой собаке кость. Конечно, они с большей радостью принесли бы эту жертву императору, но с тех пор, как рядом с ним эта шлюха, до него не так просто добраться.

      – Молчи! Не оскорбляй…

      – Своего отца? Или тебя больше заботит честное имя госпожи Эльфледы? Которая от девок с Канальной улицы отличается только тем, что дороже берет!

      – Пусть так. Но сказано: «Кто злословит отца своего – да будет анафема».

      – А еще сказано – «отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина». Я хорошо знаю Писание, хотя Святой Трибунал и запрещает его читать. И он до сих пор ест этот виноград, а за ним и все прочие. Разве я виноват, что при дворе, стоит уклониться от их веселья, начинают на тебя смотреть как на убогого, на евнуха? Разве так было при жизни матери?

      – Нет, но…

      – А еще говорят, что сын вина – уксус, и… – Молодой человек осекся. – Говорили. Может, лучше бы продолжали говорить. Лучше это, чем слыть кровопийцей, оборотнем, служителем сатаны! Я думал, что когда над тобой смеются – это плохо. Один кузен Раднор чего стоит… Но когда от тебя шарахаются… Я не покидаю Старый Дворец, чтобы не видеть их взглядов. А что толку?

      Старик утомленно провел рукой по лицу, Словно в поисках совета перевел взгляд на распятие на беленой стене. Комната не отличалась аскетизмом монастырской кельи, но все же обстановка была проста и строга. Стол без скатерти, узкая постель, ларь с книгами, пюпитр с принадлежностями для письма, табуретка и кресло, Это была единственная роскошь, которую позволял себе дворцовый капеллан – сидеть