Чистильщик. Повесть. Валерий Николаевич Ковалев

терновник, вышли на дорогу – предатель оглянулся.

      – А теперь через поле.

      – Не можна, там мины, – еще больше побледнел дядько.

      Щелкнул взводимый курок. Втянув голову в плечи, сначала медленно, потом все быстрее, тот зарысил к лесу.

      Отбежал метров сорок, а затем рвануло, швырнув вверх землю и кровавые ошметки…

      Следующим вечером Исаев пересек польскую границу на контрольно-пропускном пункте Рава – Русская и приближался к Львову. На душе было радостно и тревожно. Радостно, что наконец-то вернулся домой, тревожно за родителей.

      К обеим сторонам дороги подходил густой дубовый лес, она была пустынной. Сбросив перед очередным поворотом газ, он краем глаза заметил в листве дерева на другой стороне, солнечный зайчик

      В тот же миг оттуда раздался выстрел (мотоцикл съехал в кювет), с него сползло тело.

      Через минуту, озираясь по сторонам, к тихо постукивающему «Цундапу» приблизились двое, в черной униформе и трезубцами на кепи. Один держал в руках шмайсер, другой – снайперскую винтовку.

      – Гарно ты вцилыв москаля, Пэтро, – хохотнул тот, что с автоматом.

      – Сьогодня цэ дру… – начал второй и не закончил.

      Из-за мотоцикла трижды грохнуло, – оба повалились на дорогу.

      – Так-то лучше, – поднялся за коляской капитан, отряхивая колени. – Вставай Рекс, хватит притворяться.

      Лежавшая рядом овчарка, вымахнула на дорогу и обнюхала лежавших. В первых сумерках, они въехали в город.

      Глава 3. Гэрои Украины

      Над Карпатами плыли звуки трембиты*, опускаясь на покрытые легкой дымкой буковые леса и зеленые, с горными речками полонины*.

      – Тцу-ю-ю- у! – уносились в прозрачный воздух, а потом возвращались эхом.

      На одной из них, на дальнем склоне белела отара овец, внизу стояла бревенчатая пастушья колыба*с двухскатной, из гонта, крышей. Рядом с постройкой, на домотканом ковре с узором, сидели трое, пили мутный самогон и закусывали соленой брынзой.

      Первый был толстяк лет сорока, во френче УПА* с погонами сотника, на втором, усатом, чернел полицейский мундир с желтыми отворотами, а у самого молодого, с косым шрамом через лоб, на петлицах мундира белели вздыбленный лев и руны.

      В нескольких метрах от них горел костер, над которым парил котел (в таких пастухи варят сыр), там, по горло в воде, сидел связанный человек.

      Был он в рваной гимнастерке и с раной на голове. Сутки назад лейтенанта НКВД* захватили при конвоировании в Хуст арестованного бандпособника. Двух ехавших с ним бойцов убили, виллис* сожгли, а офицера взяли с собой для экзекуции.

      – Ну шо, москаль, припекает? – спросил, опорожнив очередную чарку сотник.

      – Сволочь,– прохрипело из воды.

      Эсэсовец довольно загоготал и последовал его примеру, а полицай нахмурился.

      – Человека варить нельзя, – мрачно сказал он.

      – Человека нельзя, а москаля можно, – парировал сотник.

      – Именно,– поддержал его эсэсовец и обернулся к колыбе, – Васыль!

      Из дверей возник старый