365 лучших сказок мира. Братья Гримм

возьмешь вереск, приходится повиноваться своему пикту; однако противный дым поднимался на расстоянии двадцати миль от нас, там, далеко на восточном берегу; и стоял несносно знойный день.

      – Что бы ни случилось, – сказал Алло в то время, как наши лошадки тихо ржали, – помните обо мне.

      – Я-то тебя никогда не забуду, – сказал Пертинакс. – Ты лишил меня завтрака.

      – Что значит для римлянина пригоршня смолотого овса? – ответил ему Алло и засмеялся своим смехом, не похожим на смех. – Что сделали бы вы, если бы были пригоршней овса, раздавленной между верхним и нижним жерновами мельницы?

      – Я Пертинакс, а не разгадчик загадок, – ответил Пертинакс.

      – Ты глупец, – сказал Алло. – Вашим богам и моим богам угрожают чужестранные божества, и нам остается только смеяться.

      – Люди, которым грозят, всегда живут долго, – заметил я.

      – Прошу богов, чтобы это оказалось справедливым, – пробормотал пикт. – Но, повторяю, не забывайте меня.

      Мы поднялись на последний раскаленный холм и взглянули на восточное море, блестевшее в трех-четырех милях от нас. Там на якоре стояла маленькая парусная галера, выстроенная по образцу судов Северной Галлии; ее переходный мостик был опущен, парус поднят до половины мачты; а как раз у подножия нашей горы, один, держа свою лошадь в поводу, сидел Максим, император Британии. Он был одет в охотничье платье и опирался на небольшую палку, но я узнал его спину и сказал об этом Пертинаксу.

      – Ты еще безумнее старика Алло, – сказал мой друг. – На тебя подействовало солнце.

      Максим не двигался, пока мы не очутились перед ним; тогда он оглядел меня с головы до ног и сказал:

      – Ты опять голоден? Кажется, судьба повелевает мне при каждой нашей встрече угощать тебя. Со мной пища. Алло приготовит ее.

      – Нет, – возразил старый пикт. – Принц в своей собственной стране не прислуживает странствующим императорам. Я угощал моих детей, не спрашивая твоего позволения.

      Тем не менее он начал раздувать золу.

      – Я ошибся, – проговорил Пертинакс. – Мы все сошли с ума. Говори же, о безумец, называемый императором.

      Максим улыбнулся своей ужасной улыбкой со сжатыми губами; однако, прожив два года на стене, человек перестает бояться выражения лица. Поэтому я не испугался.

      – Я хотел, чтобы ты, Парнезий, жил и умер центурионом на стене, – сказал Максим. – Однако, судя вот по этому, – он поискал что-то за пазухой своей одежды, – ты умеешь думать и рисовать. – Максим вынул свиток писем, которые я писал моим близким; там было множество рисунков, изображавших пиктов, медведей и разных людей, которых я видел на стене. Моя мать и сестра всегда любили мои рисунки.

      Он передал мне один набросок, который я назвал: «Солдаты Максима». На листке был изображен ряд толстых винных мехов и наш доктор из госпиталя Гунно, нюхавший их. Каждый раз, когда Максим брал войска из Британии в Галлию, он присылал гарнизону вина, вероятно желая успокоить воинов. На стене мы называли