Год в Провансе. Питер Мейл

суровым климатом.

      А тем временем в тысячах миль к северу от нас уже собирал силы для последнего броска ветер, начавший свое долгое путешествие где-то над просторами Сибири. Разумеется, мы уже слышали страшные истории о мистрале – провансальцы обычно рассказывали их с какой-то мазохистской гордостью. Он якобы сводит с ума людей и животных. Учитывается судами как смягчающее обстоятельство в преступлениях, связанных с насилием. Дует по пятнадцать дней кряду, с корнем вырывает из земли деревья, переворачивает машины, выбивает окна швыряет старушек в канавы, опрокидывает телеграфные столбы, воет в трубах, будто ледяное злонравное приведение, приносит с собой la grippe, семейные скандалы, прогулы, зубную боль, мигрень, – словом, во всех тех неприятностях, которые нельзя было свалить на политиков, провансальцы спешили обвинить свой знаменитый sacré vent[9].

      Типичная галльская страсть к преувеличениям, думали мы. Доведись им хоть раз пройтись против того ветра, что дует зимой с Канала и швыряет дождь вам в лицо практически горизонтально, они не бахвалились бы так своим мистралем. Мы снисходительно кивали и, чтобы доставить удовольствие рассказчикам, притворялись, будто боимся.

      В результате мы оказались совершенно неподготовленными, когда первый в том году мистраль пронесся по долине Роны, резко повернул налево и со всей силы врезался в западную стену нашего дома, скинув часть черепицы с крыши в бассейн и сорвав с петель окно, неосторожно оставленное открытым. За сутки температура упала на двадцать градусов. Термометр сначала показал ноль, а вскоре и минус шесть. В сводках, поступавших из Марселя, сообщалось, что скорость ветра достигает ста восьмидесяти километров в час. Моя жена готовила обед в пальто. Я пытался печатать в перчатках. Мы перестали обсуждать дату открытия купального сезона и с вожделением заговорили о центральном отоплении. А однажды утром со звуком, похожим на треск ломающихся сучьев, у нас лопнули замерзшие за ночь трубы.

      Они свисали со стены, разбухшие и безнадежно забитые льдом, и месье Меникуччи, прищурившись, изучал их безрадостным взглядом профессионального водопроводчика.

      – Oh là-là, – сказал он. – Oh là-là. Видишь, что делается? – Он покачал головой, адресуясь к своему юному помощнику, которого неизменно называл jeune homme[10] или просто jeune. – Голые трубы. Никакой изоляции. Отличный водопровод для Лазурного Берега. В Ницце или в Каннах такой, может, и сойдет, но здесь…

      Месье Меникуччи неодобрительно поцокал языком, строго потряс пальцем под носом у jeune и, вероятно, для того чтобы подчеркнуть разницу между мягкой зимой на побережье и здешним арктическим холодом, поглубже натянул на уши шерстяную шапочку. Месье Меникуччи был маленьким и щуплым, специально созданным для профессии водопроводчика, как он сам утверждал, ибо подобное сложение позволяло ему залезать в самые узкие щели, недоступные для более крупного и неуклюжего мужчины. Пока jeune разжигал паяльную лампу,

9

Священный ветер (фр.).

10

Молодой человек (фр.).