Год в Провансе. Питер Мейл

перешел прямо к делу:

      – Мне сказали, вам нужен стол.

      Я гордо предъявил ему выполненный мною рисунок со всеми размерами, аккуратно переведенными в метры и сантиметры. Для человека, умеющего рисовать на уровне пятилетнего ребенка, это был почти что шедевр. Пьерро мимолетно взглянул на него, прищурился и отрицательно покачал головой:

      – Non. Для такой площади камень должен быть в два раза толще. Да и основание не выдержит – хрясь! – потому что столешница будет весить… – он накорябал какие-то цифры на моем рисунке, – килограммов триста-четыреста. – Пьерро перевернул листок и на чистой стороне быстро начертил что-то. – Вот. Вот что вам надо. – Он протянул нам листок. Его рисунок оказался гораздо лучше моего и изображал изящный крепкий стол благородных пропорций. – Тысяча франков, включая доставку.

      Мы пожали друг другу руки и договорились, что на этой неделе я еще раз заеду к нему и завезу чек. Что я и сделал как-то в конце рабочего дня и обнаружил при этом, что Пьерро совершенно сменил масть. С самой макушки своей фетровой шляпы до кончика ботинок он оказался ослепительно-белым: каменная пыль покрывала его, как сахарная пудра покрывает изделие кондитера. За один рабочий день Пьерро постарел примерно на четверть века. По словам наших друзей, которым я, правда, не стал бы особенно доверять, жена каждый вечер чистила его пылесосом, перед тем как впустить в прихожую, а вся обстановка в доме – от дивана до биде – была выпилена из камня.

      Но тогда я легко поверил в эту сказку. Зимой в Провансе, покрытом снегом, все кажется странным и нереальным. Необыкновенная тишина и безлюдье создают ощущение, что мы совершенно отрезаны от всего остального мира и от нормальной жизни. Наверное, мы не слишком удивились бы, если бы встретили в лесу троллей или заметили в лунном свете двуглавого козла. Нам нравился и такой Прованс, совсем не похожий на тот, что мы видели раньше, во время своих летних отпусков, но для большинства местных жителей зима означала скуку, депрессию, а иногда и кое-что похуже: нам говорили, что процент самоубийств в Воклюзе выше, чем во всей остальной Франции. Сухие данные статистики обрели для нас реальность, когда мы услышали, что человек, живший всего в двух милях от нас, прошлой ночью повесился.

      Когда умирал кто-нибудь из местных, в окнах магазинов и домов вывешивались маленькие печальные объявления, звонили колокола, а по главной улице к кладбищу тянулась длинная процессия одетых в черное людей. Кладбище нередко располагалось на самом высоком месте в деревне. Один деревенский старик объяснил мне, почему это так. «Для мертвых важнее красивый вид, – сказал он. – Они ведь обосновались там надолго». Он так смеялся собственной шутке, что в итоге раскашлялся, и я уже испугался, не пришла ли и его очередь любоваться красивым видом. Когда я рассказал ему о кладбище в Калифорнии, где могила с видом стоит гораздо дороже, чем обычная, старик ничуть не удивился. «Дураков хватает, – пожал он плечами, – и среди живых, и среди мертвых».

      Дни проходили, тепла все не прибавлялось, но на дорогах постепенно