Там, где растет синий. Юна Летц

чуть не засосало, и засосало бы, если бы вовремя он не сложил их в треугольник послушный – так они продолжали.

      Знаток мира, он же учитель, он же специалист по сан-сану и спириту, тонкий масочный мужчина с тройной бородой разных оттенков белого открыл глаза, уставил их внутрь самого себя решительно и что-то шептал, как будто слова подбирал то ли красивые, то ли точные, то ли вынимал эти слова откуда. Наконец он сказал:

      – Тебе надо бы заткнуть эту дырку, что растёт в груди.

      Это был хороший совет, Сэвену понравился такой совет.

      Учитель продолжал:

      – Я дам тебе зуд поверхностный, он будет с тобой до тех пор, пока ты не найдёшь своё состояние, до тех пор будет зудеть, а когда перестанет, ты поймёшь, что там твоё. И когда ты поймёшь, дырка у тебя внутри зарастёт, но пока ты не понял, она будет расти и расти. Поспеши, пока не затянуло всего.

      – Спасибо.

      Он вернулся в комнату, прошёлся рукой по волосам, на лбу – мокрота, в голове – горячий, то ли цвет, то ли безумие. Сэвен прислонился затылком к стене, надеясь почувствовать округлость своей головы и вернуться в геометрию привычных событий, но мысли атаковали, и теперь одна из них вирусом проломила систему, он выловил её и хотел было убить, но сначала продумал эту мысль из чистого любопытства. Из симпатии к любым видам мыслей. Она сообщала о том, что в последнее время Сэвен стал немного продолговат и размог в глубину расти, хоть ему и хотелось в глубину расти, а не продолжаться, но он продолжался только, как будто это дыра атаковала… Сэвен прервал размышление, потому что уловил какое-то шевеление неподалёку.

      – Вот тщет, – выругался он, пытаясь вытравить рукой старикашку из угла, но тот увернулся. Сэвен нервничал и не решался бросать, хоть и бросать было нечего особо, но было что. Привычка щекотливо напоминала о себе, можно сказать, что щекоталась (не щекоча воображения), и Сэвен смеялся, он так привык к этим распорядочным эмоциям, что боялся их прекратить. Это вот нужно было бросить. Потом ещё оставить свои сундуки – клад, натёртое постоянством место, копебан – условную рассудочность (тот ещё зверь), куколку мандариновую на съёмной квартире, меказон, хранилище правил, всё это ему было дорого слегка, ползало в голове привычками, канифолями, заводными конструкциями.

      Нет, он не был совсем никогда спонтанным, он не умел этого, и теперь он не умел вот так собраться и пропасть или снова зародиться – итог не определён в финале. Чтобы себя подготовить, трижды перекреститься он не мог – не верил, поцеловать лоб родной – такого лба не было тут, угодить в противоречие основательно – это вышло, но быстро выпутался вот как: попытался искусно вылепить в сознании хоть одно существо из ближайших, ради которого он может остаться теперь. Тужился, молил… Но так и не припомнил никого, и в этот момент он решился: нагрузил рюкзак книгами, взял пару рубашек, курточку и поехал первым же самолётом по самому случайному маршруту. Его занесло к арабам, потом он в переходе участвовал, затем пылился в пустыне, торговал рыбой, потом он долго спал, дальше летел над всем миром, падал, ныл и