Полубрат. Ларс Соби Кристенсен

берет Веру под локоть и увлекает прочь. Арнесен возвращает шляпу на место. – Я скоро зайду забрать деньги! – кричит он им вслед. – И не забудьте об увеличении премии. Конечно, если вы оставите ребенка.

      Пра идет выпрямив спину и цепко держит Веру. – Не оборачивайся, – шепчет она. – Такой радости мы этой мерзкой парочке не доставим!

      Старуха видит, что у Веры отлила кровь от губ и они дрожат, по лестнице она взбирается тяжело и нетвердо, ловит ртом воздух, а в прихожей вскрикивает и садится на пол. Тут же появляется Болетта. – Час от часу не легче, – шепчет она. – Теперь она простудилась? – Пра опускается на колени перед Верой и отвечает тихо: – Нет, она рожает.

      Ну и как мне описывать эту боль, как описать неукротимость и страсть собственно родов, мне, мужчине, обойденному этим таинством? Я ограничусь вот чем: начинаются ритмичные сокращения мышц матки. Шейка матки раскрывается, образуя туннель для движения ребенка, который провел в теплом убежище, в пузыре с водой, тридцать восемь недель, иначе говоря, нетерпеливый и настырный ребенок давит на родовой канал, схватки усиливаются, опоясывая и грудь, и спину, время пришло, плод изгоняется наружу, Болетта ловит такси и вместе с Пра спускает Веру вниз, устраивает на заднем сиденье, и Пра кричит шоферу, юноше в форме и новенькой фуражке, вытаращившемуся на них с ужасом: – В больницу «Уллевол»! В родильное отделение! Срочно!

      И он несется вверх по Киркевейен, превышая скорость, а Вера катается и стонет, с нее градом льет пот. Потом она смолкает и вытягивается на сиденье. Болетта аккуратно приподнимает край платья и видит головку, сплюснутую, в слизи головку, которая вывинчивается наружу и уже хватает ртом воздух для крика, а следом выпадает тельце, плацента, ошметки крови и пузыря, это мальчик, шофер бьет по тормозам, ребенок, лежа у Веры меж ног на сиденье, надсадно орет – так появляется на свет мой брат, мой сводный брат, рожденный в такси на пересечении Киркевейен и Уллеволсвейен.

      И к Вере возвращается речь; не открывая глаз, она произносит свою первую фразу, странные слова: – Сколько у него пальцев? – Болетта смотрит на Пра, та наклоняется над разрывающимся от крика младенцем, пересчитывает пальцы на обеих руках и шепчет невозмутимо: – У него ровно десять прекрасных пальчиков.

      Вера открывает глаза и улыбается. Шофер упирается лбом в руль, ему плевать на уделанные кровью, калом и гольём кожаные сиденья, не об этом он думает в миг, когда в его машине родился человек, он отсчитывает недели и месяцы и получает май, мирный май сорок пятого. – Как хотите, но у нас есть только одно имя со значением «мир», – заключает он наконец. – Фред.

      Фред так и говорил. Имя и то мне дал шофер посреди уличного перекрестка. Етить, говорил он, имя и то мне дал какой-то сраный шофер посреди гребаного перекрестка. Мне кажется, ему нравилось это озвучивать, потому что, сказав так, он всегда начинал улыбаться, пусть нешироко, издавал короткий смешок и быстро проводил рукой по лицу, словно краснея, хотя слушателей было