Русский закал. Андрей Дышев

форму с голубыми эмблемами миротворческих сил на груди. Валери спала на скамье, накрывшись с головой моей курткой, поджав ноги и использовав вместо подушки большую спортивную сумку, куда мы сложили наши немногочисленные вещи. Было страшно холодно, я не сомкнул глаз, и бутылка массандровского портвейна, которую мы прихватили с собой в дорогу, к утру на две трети опустела.

      В одиннадцать объявили посадку, и мы, радуясь возможности размять остывшие конечности, рванули по рулежке к самолету с такой скоростью, словно нас преследовали злоумышленники. «Ил семьдесят шестой» с раскрытой рампой казался изуродованным мощным взрывом, разорвавшим ему его дюралевую задницу. Мы поднимались по рифленой поверхности рампы в черную утробу грузового самолета, и на меня снова нахлынул поток воспоминаний. Таким же самолетом одиннадцать лет назад я прилетел в Кабул – наивный прапор, старшина разведроты, которому предстоящая война представлялась забавным приключением. Два с половиной года спустя, контуженный, с истерзанной гепатитом печенью, я возвращался в Союз уже другим человеком, и вымоченные в водке орден и медаль носил на груди как уродливые и страшные шрамы. Я уже был по горло сыт войной, трупами и смертью, и образ бесстрашного супермена, солдата удачи, в который я с такой охотой когда-то вживался, теперь стал чем-то вроде болезни – старой, неизлечимой, с которой приходится только мириться, безропотно подчиняя себя ее власти. Потом – бессмысленная служба в Сибири, увольнение из армии по сокращению и переезд в Крым к парализованной бабке, которая доживала там свои последние дни.

      Мы летели утомительно долго в полусумрачном отсеке, который грохотал и скрежетал металлом с такой яростной силой, что казалось, самолет разваливается на части. На узкой верхней палубе, подвешенной к потолку, раскачивались, как на шлюпке, пьяные наемники, орали, тщась перекричать рев двигателей, песни, передавали тем, кто сидел под ними, пластиковые стаканы с водкой, требовали допить до дна, размахивали кулаками, кому-то угрожали и ежеминутно разыскивали туалет. У Валери разболелась голова, она стала капризничать, дергать меня за рукав и спрашивать, скоро ли мы прилетим. Я оправдывался, словно это я потащил ее в авантюрную поездку.

      Когда мы приземлились и в проем, образованный открывшейся рампой, хлынул, будто из доменной печи, жаркий воздух, Валери уже была готова и еле переставляла ноги. Обхватив меня за шею одной рукой, она тащилась к рампе как раненый солдат после тяжкого боя.

      – Куда дальше? – спросил я ее, когда мы спустились на бетон.

      – Возьми машину, – сказала она. – Гостиница «Таджикистан»… Нет, такой перелет я больше не выдержу.

      – Как же ты летала сюда месяц назад? – спросил я.

      Она оставила мой вопрос без внимания, сняла с себя ветровку, оставшись в одной ярко-зеленой маечке, которая выгодно подчеркивала ее аккуратную грудь, и подкатала снизу джинсы.

      – «Таджикистан» – это далеко?

      – Не очень, – уклончиво ответила Валери, поморщилась и добавила: – Послушай, если ты не найдешь мне анальгин, я помру… Еще жара эта дурацкая!

      У