Полное собрание сочинений. Тома 18-19. Лев Толстой

продолжал он, жадно пережевывая кусок хлеба и наливая другую рюмку. – Как ты живешь?

      – Живу один в деревне, как жил прежде, занимаюсь хозяйством, – отвечал Константин, с ужасом вглядываясь в жадность, с которою брат его пил и ел, и стараясь скрыть свое внимание.

      – Отчего ты не женишься?

      – Не пришлось, – покраснев отвечал Константин.

      – Отчего? Мне – кончено! Я свою жизнь испортил. Это я сказал и скажу, что, если бы мне дали тогда мою часть, когда мне она нужна была, вся жизнь моя была бы другая.

      Константин Дмитриевич поспешил отвести разговор.

      – А ты знаешь, что твой Ванюшка у меня в Покровском конторщиком? – сказал он.

      Николай дернул шеей и задумался.

      – Да расскажи мне, что делается в Покровском? Что, дом всё стоит, и березы, и наша классная? А Филипп садовник, неужели жив? Как я помню беседку и диван! Да смотри же, ничего не переменяй в доме, но скорее женись и опять заведи то же, что было. Я тогда приеду к тебе, если твоя жена будет хорошая.

      – Да приезжай теперь ко мне, – сказал Левин. – Как бы мы хорошо устроились!

      – Я бы приехал к тебе, если бы знал, что не найду Сергея Иваныча.

      – Ты его не найдешь. Я живу совершенно независимо от него.

      – Да, но, как ни говори, ты должен выбрать между мною и им, – сказал он, робко глядя в глаза брату. Эта робость тронула Константина.

      – Если хочешь знать всю мою исповедь в этом отношении, я скажу тебе, что в вашей ссоре с Сергеем Иванычем я не беру ни той, ни другой стороны. Вы оба неправы. Ты неправ более внешним образом, а он более внутренно.

      – А, а! Ты понял это, ты понял это? —радостно закричал Николай.

      – Но я, лично, если ты хочешь знать, больше дорожу дружбой с тобой, потому что…

      – Почему, почему?

      Константин не мог сказать, что он дорожит потому, что Николай несчастен и ему нужна дружба. Но Николай понял, что он хотел сказать именно это, и нахмурившись взялся опять за водку.

      – Будет, Николай Дмитрич! – сказала Марья Николаевна, протягивая пухлую обнаженную руку к графинчику.

      – Пусти! Не приставай! Прибью! – крикнул он.

      Марья Николаевна улыбнулась кроткою и доброю улыбкой, которая сообщилась и Николаю, и приняла водку.

      – Да ты думаешь, она ничего не понимает? – сказал Николай. – Она всё это понимает лучше всех нас. Правда, что есть в ней что-то хорошее, милое?

      – Вы никогда прежде не были в Москве? – сказал ей Константин, чтобы сказать что-нибудь.

      – Да не говори ей вы. Она этого боится. Ей никто, кроме мирового судьи, когда ее судили за то, что она хотела уйти из дома разврата, никто не говорил вы. Боже мой, что это за бессмыслица на свете! – вдруг вскрикнул он. – Эти новыя учреждения, эти мировые судьи, земство, что это за безобразие!

      И он начал рассказывать свои столкновения с новыми учреждениями.

      Константин Левин слушал его, и то отрицание смысла во всех общественных учреждениях, которое он разделял с ним и часто высказывал, было ему неприятно теперь из уст брата.

      – На том свете поймем всё это, – сказал он шутя.

      – На том свете?