Полное собрание сочинений. Тома 18-19. Лев Толстой

было осквернено разговором о конкурренции какого-то петербургского офицера, предположениями и советами Степана Аркадьича.

      Степан Аркадьич улыбнулся. Он понимал, что делалось в душе Левина.

      – Приеду когда-нибудь, – сказал он. – Да, брат, женщины, – это винт, на котором всё вертится. Вот и мое дело плохо, очень плохо. И всё от женщин. Ты мне скажи откровенно, – продолжал он, достав сигару и держась одною рукой зa бокал, – ты мне дай совет.

      – Но в чем же?

      – Вот в чем. Положим, ты женат, ты любишь жену, но ты увлекся другою женщиной…

      – Извини, но я решительно не понимаю этого, как бы… всё равно как не понимаю, как бы я теперь, наевшись, тут же пошел мимо калачной и украл бы калач.

      Глаза Степана Аркадьича блестели больше обыкновенного.

      – Отчего же? Калач иногда так пахнет, что не удержишься.

      Himmlisch ist’s, wenn ich bezwungen

      Meine irdische Begier;

      Aber noch wenn’s nicht gelungen,

      Hatt’ich auch recht hübsch Plaisir![6]

      Говоря это, Степан Аркадьич тонко улыбался. Левин тоже не мог не улыбнуться.

      – Да, но без шуток, – продолжал Облонский. – Ты пойми, что женщина, милое, кроткое, любящее существо, бедная, одинокая и всем пожертвовала. Теперь, когда уже дело сделано, – ты пойми,– неужели бросить ее? Положим: расстаться, чтобы не разрушить семейную жизнь; но неужели не пожалеть ее, не устроить, не смягчить?

      – Ну, уж извини меня. Ты знаешь, для меня все женщины делятся на два сорта… то есть нет… вернее: есть женщины, и есть… Я прелестных падших созданий не видал и не увижу, а такие, как та крашеная Француженка у конторки, с завитками, – это для меня гадины, и все падшие – такие же.

      – А Евангельская?

      – Ах перестань! Христос никогда бы не сказал этих слов, если бы знал, как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия только и помнят эти слова. Впрочем, я говорю не то, что думаю, а то, что чувствую. Я имею отвращение к падшим женщинам. Ты пауков боишься, а я этих гадин. Ты ведь, наверно, не изучал пауков и не знаешь их нравов: так и я.

      – Хорошо тебе так говорить; это всё равно, как этот Диккенсовский господин который перебрасывает левою рукой через правое плечо все затруднительные вопросы. Но отрицание факта – не ответ. Что ж делать, ты мне скажи, что делать? Жена стареется, а ты полн жизни. Ты не успеешь оглянуться, как ты уже чувствуешь, что ты не можешь любить любовью жену, как бы ты ни уважал ее. А тут вдруг подвернется любовь, и ты пропал, пропал! – с унылым отчаянием проговорил Степан Аркадьич.

      Левин усмехнулся.

      – Да, и пропал, – продолжал Облонский. – Но что же делать?

      – Не красть калачей.

      Степан Аркадьич рассмеялся.

      – О моралист! Но ты пойми, есть две женщины: одна настаивает только на своих правах, и права эти твоя любовь, которой ты не можешь ей дать; а другая жертвует тебе всем и ничего не требует. Что тебе делать? Как поступить? Тут страшная драма.

      – Если ты хочешь мою исповедь относительно этого, то я скажу тебе, что не верю, чтобы тут была драма. И вот почему. По моему, любовь… обе любви, которые,

6[Великолепно, если я поборолСвою земную страсть,Но если это и не удалось,Я всё же испытал блаженство!]