Петербург 19-21. Сказочник

забудь. Ему сейчас лечиться нужно.

      "Да кто же это такой? Почему он командует у меня? Почему Афанасий его слушает? Это верно доктор" – тяжело ворочались мысли Алексея. Он облизнул губы, взгляд упал на окно. По стеклам косо бил мелкий петербургский дождь. Осеннее небо было наглухо затянуто черными тучами без просвета

      – Вы, наверное, желаете знать кто я таков? А? – продолжая веселиться, игриво сказал толстяк. При этом вопросе он тщательно вытер свои маленькие ладошки об клетчатые брюки, – Позвольте представиться, Модест Петрович Шкляровский. Доктор.

      В комнату, с подносом в руках, зашел Афанасий. На подносе красовался графин с прозрачной жидкостью и две небольшие рюмки. Кроме этого, в тарелках, лежала тонко нарезанная севрюга и цельные соленые огурчики. Только сейчас, при виде еды, Алексей почувствовал сильный голод. Слуга поставил тарелки на маленький прикроватный столик с резными ножками и отошел на два шага.

      Толстяк поднес к его губам, налитую до краев, рюмку, и, не дав Алексею сказать ни слова, залил ее содержимое в горло. Водка обожгла пищевод и, приятно согревая, затекла в желудок, живот громко заурчал. Доктор услужливо дал укусить хрустящий огурчик, следом всунул ему в рот красную малосоленую рыбу.

      – Как вы себя чувствуете, Алексей Николаевич? – толстяк видимо не умел принимать серьезную мину и все время улыбался.

      Он живо опрокинул свою рюмку в рот и разжевал огурец. Сок потек по подбородку и начал капать ему на белую рубашку. Доктор схватил толстыми пальцами кусок рыбы, и вскоре его рот стал сально блестеть.

      – Сколько я уже лежу в горячке? – с трудом произнес Ковров, – что со мной случилось?

      – Две недели болеете. Сегодня вот пошли на поправку, – откуда-то издалека, словно из приемной, донесся до него голос. Он начал вибрировать, с ним вместе стали плыть стены с висевшим на них персидским ковром. Всадник на картине принялся поднимать и опускать в исступлении свою саблю. Алексею показалось, что он скачет на него и закрыл, без страха, уставшие слабые глаза.

      На следующий день Ковров проснулся рано и почувствовал себя уже значительно легче. Стул, на котором вчера сидел противный толстый доктор был пуст. Он провел глазами по комнате и негромко крикнул:

      – Афанасий! Дружок!

      – Я здесь, барин, – слуга точно стоял за углом, и ждал, когда князь проснется и позовет его. Он подошел к нему своей пьяной походкой и немного нагнул голову, этот жест напомнил Коврову голубя на подоконнике, – А доктор вчера ушел, Алексей Николаевич. Сказал, что опасности уже нет. А до этого дневал и ночевал подле вас.

      В голове князя молнией стрельнула мысль: "Да что же я лежу!!!". Он почувствовал острый укол досады на себя.

      – Кто-нибудь с трактира ко мне приходил?!

      – Приходил один старик, говорил, что дело важное у него до вас есть. Да только вы без сознания лежали тогда, так я его отпустил, с Богом. Придешь в следующий раз, говорю ему, он и ушел тогда,– подробно рассказал слуга.

      – Неси скорее одежду мне, – вскричал, жутко