Флейшман в беде. Тэффи Бродессер-Акнер

шагал прочь от Еврейского центра для молодежи, гадая, правильно ли уловил исходящие от Сынди вибрации. Она хотела его утешить, несомненно, но еще она хотела его трахнуть. Не может быть. И все же. И все же, и все же, и все же, и все же она явно гадала, каково было бы его трахнуть.

      Нет, не может быть. Он вспомнил ее соски, ровно и бодро, как солдаты, торчащие под дурацкой майкой. Он явно увлекся – и неудивительно, если учесть, что его телефон аж сочится похотью женщин, которые определенно и недвусмысленно хотят его трахнуть. Так, чтобы аж тапочки слетели. Трахаться с ним всю ночь.

      Каждое сообщеньице, что он получал, – каждый подмигивающий смайлик, смайлик в виде багрового дьявола, каждое селфи в одном лифчике или настоящее всамделишное фото верхней части попы с ложбинкой между ягодицами – возвращало к самому насущному вопросу его юности: возможно ли, что он на самом деле не был таким отвратительным, как решил после многочисленных отказов от практически всех девушек, с которыми когда-либо встречался глазами? Возможно ли, что на самом деле он был очень даже ничего? Может, дело было не во внешности и не в росте, но в отчаянии, с которым он в те годы вымаливал регулярный (или хоть какой-нибудь) секс? Может, именно это отчаяние уменьшало его привлекательность? А может, было что-то притягательное в его нынешнем положении. Только что разведен, рана в сердце еще не зажила. А может, раз зеркальные нейроны, феромоны и прочее не передаются через телефонный экран, всё, что видели его собеседницы, – отражение собственной похоти и собственной доступности, и стоило найтись еще чьей-либо доступности и похоти под стать твоей – вуаля! Бабах! Тоби не хотелось бы так думать. Это значило бы, что секс больше никак не связан с тягой людей друг к другу. Но не мог он как ученый-исследователь и исключать такую возможность.

      Он познакомился с Рэйчел на первом курсе меда. Сейчас он думал о том времени почти постоянно. О принятых тогда решениях и о том, мог ли он уже в самом начале уловить тревожные звоночки. Он вспоминал Рэйчел на той вечеринке в библиотеке. Глаза ее излучали слово «секс». Она тогда носила ту же прическу, что и до сих пор, – под Клеопатру, но цвета блонд. Как вбирал его взгляд сверкание ее геометрической прически. Как синева ее глаз была одновременно раскаленной и ледяной. Как ее верхняя губа в форме купидонова лука казалась холмом, орошенным росой, манящим взойти на него; как форма верхней губы зеркально отражала очертания подбородка с ямочкой (по научным данным, такая симметрия стимулирует мужскую инициативу в сексе и обеспечивает визуальное удовлетворение, способствующее выделению гормонов счастья). Как острые черты ее лица казались исправленной версией семитского типа, который Тоби приучили вожделеть. Ее отец не был евреем, и, судя по рассказам бабушки и нескольким сохранившимся фотографиям, Рэйчел пошла в него. И это тоже обдавало острым чувством опасности – то, что Тоби, с его традиционным воспитанием, полюбил женщину, похожую на ее отсутствующего отца-гоя. Как у Тоби кружилась голова, как он полностью растворялся в похоти,