Ведьмин Сын. Дурак

путей, но, как и требует пуританская мораль, отнюдь не первый любовник отнюдь не младой душой потасканной девахи отправился познавать прелести столь важной для русской души лагерной жизни. Если спросите меня, в те годы были распространены тесты на психологический возраст, и, подпив коньяку, я точно скажу, что психологический возраст мамзельки, совратившей моего приятеля, был: «80, старая портовая шлюха», но то всё ангажированное зубоскалье и шутки над страшным. Понятно дело, что предъявлять к болванке требования личности неразумно, а вот глупость моего приятеля – медицинский факт.

      К моменту, когда моя страна решила, что её конёк – это ган-порно с самолётами и бомбами, на другом конце мира премия по литературе имени создателя динамита ушла барышне, чей конёк – это причитания на тему ужасного мордора. Моя психика не выдержала и посыпалась. В своей жизни я участвовал и переживал много сомнительных ситуаций, нередко связанных с прямой опасностью продолжения функционирования моей биологической оболочки, но панике не поддавался и всегда считал, что мой внутренний мир в полной моей власти. Но на то Пан и был богом у древних греков. Когда он злился ни смертные, ни боги ничего не могли с собой поделать – просто неслись куда глаза глядят, лишь бы подальше. Паника пришла в мою жизнь – постоянные приступы потери дыхания, когда загнанное сознание почему-то решало, что я не могу вдохнуть, а каждый следующий вдох лишь приводил к гипервентиляции лёгких, перенасыщая и так взбудораженный мозг дополнительным кислородом. Ловишь ртом воздух как выброшенная на берег рыба, но лучше не становится, становится хуже: тебя не может убедить в том, что ты вдохнул, ни звук, ни холодок ветра на коже; ведь всё это ты мог придумать себе сам, сознание пожирает само себя, завернувшись в извращённую подкладку солипсизма. Если ты придумал себе, что ты вдохнул, это не значит, что ты вдохнул на самом деле, ты просто бредишь, обнадёживаешь себя, теряя время. На самом деле, ты глубоко под водой, и это твои последние секунды перед тем, как всё потемнеет, а сердце бьется всё быстрее и быстрее, проверяя свои клапаны на прочность. В голове крутились образы: моего второго отца, ловящего воздух ртом, перед тем, как его сердце дёрнулось в последний раз, моего друга, кашляющего взахлёб на полу, так не дождавшегося кареты с горящей люстрой – первый раз в жизни я ощутил страх смерти и своё полное бессилие.

      Психиатрический диспансер оказался прямо напротив квартиры, где в своё время я пальцем писал своё имя на зеркале, вылезая из душа, чтобы, когда я ушёл, оно проступило перед хозяйкой. Там, на кухне, висела картина I’m metaphor, а в углу валялись красные туфли для танго. Врачи вкрадчиво объяснили мне, что мне надо ложиться в их нежные объятия с вкусными таблетками и мягкими стенами, а я предпочёл съехать с подобных развлечений. По результатам той зимы, мне пришлось признать, что всё моё сознание, подкреплённое горстью антипсихотиков и антидепрессантов, ничего не могло бы сделать со сложившейся ситуацией. Есть вещи,