Дань псам. Том 1. Стивен Эриксон

вдруг охватил страх. Кто-то идет. О боги, кто-то идет!

      – Завтра будет так же? Скажите!

      – Скорее всего, нет, – помедлив, ответил жрец и перевел взгляд на лежащую в пыли собачью тушу. – Нет. Думаю, что нет.

      Со стороны холмов доносились громовые раскаты, из туч сыпались мириады нефритовых стрел. Со стороны улицы послышался грохот массивных колес.

      Женщина повернулась на звук.

      – Наконец-то, – сказала она с облегчением. – Это за мной.

      Когда-то он был чародеем из Крепи, но отчаяние толкнуло его на измену. Аномандру Рейку, впрочем, не было дела ни до отчаяния, ни до других оправданий, которыми сыпали Овраг и ему подобные. Те, кто предал Сына Тьмы, удостоились поцелуя Драгнипура, и где-то в этом вечном мраке посреди сонмища пленников мелькают знакомые лица и глаза, в которые можно заглянуть. Только что в них увидишь?

      Ничего, кроме отраженного там собственного отчаяния.

      Эти и другие редкие мысли сами по себе не были ни плохими, ни хорошими, однако то, как вольно они приходят и уходят, казалось издевательством. Невесомые, как смех, они в любое мгновение могли упорхнуть под чужие небеса и там резвиться на теплых ветерках. Оврагу и тем, кто его окружает, такое было не под силу. Им оставалась только вязкая слякоть да острые черные камни, врезающиеся в подошвы истоптанных сапог, а еще сырой и душный воздух, грязной пленкой оседающий на коже, как будто весь мир вокруг истекает лихорадочным по́том. В ушах стояли тихие стоны, словно бы доносящиеся издалека, и заглушающий их скрип и скрежет огромного фургона из дерева и бронзы да глухой лязг цепей.

      Вперед, только вперед – а буря все ближе, тучи клубятся, отсвечивают серебром и сверкают изломанными железными стрелами. Оттуда – теперь уже беспрестанно – сыплются хлопья пепла, холодные, как снег, только не тают, а взбиваются с грязью в одно труднопроходимое месиво.

      От большинства чародеев Оврага отличало крепкое и могучее телосложение. При жизни окружающие мнили его головорезом или разбойником с большой дороги. Лицо у него и вправду массивное, угловатое и довольно жестокое. Он был силачом, но здесь, в темных недрах Драгнипура, когда ты прикован к фургону, это едва ли можно счесть благом.

      Тяжесть невыносимая, и все же он ее несет. Путь впереди бесконечен, и одного этого достаточно, чтобы сойти с ума, но он цепляется за остатки рассудка, как тонущий – за потрепанный канат, и продолжает идти, шаг за шагом, вперед и вперед. От железных оков кровоточат руки и ноги, и не могут зажить. Слева и справа плетутся такие же несчастные, все в комьях засохшей грязи, а за ними, едва различимые в сумраке, еще и еще – и несть им числа.

      Может ли общее бремя служить утешением? После такого вопроса остается только судорожно рассмеяться и погрузиться в сладкую пучину безумия. Нет никакого утешения – лишь признаваемые всеми глупость, невезение и тупая упертость. На этом товарищества не построишь. Кроме того, компаньоны имели свойство очень быстро меняться; не успеваешь присмотреться к одному неудачнику, как на его месте тут же возникает другой.

      Когда твое основное занятие – налегать