Камея из Ватикана. Татьяна Устинова

дым, повисший в водяной пыли. – Ты… – он поискал слово, – жалкий жэнсина! Жалеешь людей. Ныкто ныкаво нэ жалеет, а ты жалеешь!

      – Нет, правда, – пробормотала Тонечка. – Нужно починить.

      – Нужно чиныть, неси, буду чиныть! А нэ нужно, не нэси, дочка!

      – Я помочь вам хотела.

      – Вай мэ, так памаги! Разве тэпэрь и памагать стыдно, э?..

      Тонечка торопливо полезла в кошелек, достала три бумажки и протянула.

      – Много, – сказал сапожник. – Нэ вазьму столько.

      – А вы мне расскажите, – попросила Тонечка.

      Сапожник засмеялся и заперхал:

      – Чэво рассказать, дочка? Сказку?

      – Вы давно здесь работаете?

      Сапожник задрал вверх сивую башку и начал загибать пальцы на одной руке. Губы у него шевелились. Он сосчитал все пальцы, переложил папиросу и принялся считать на другой руке. Досчитал до конца, опять переложил и двинулся дальше. Тонечка смотрела на него во все глаза.

      – Пятнасать, – заключил наконец сапожник. – В Спитаке после землетрясения вэсь сэмья погиб, я остался, сын остался. Сын вырос, нэ смог там, в Расию уехал, я за ним уехал. А здесь умер сын. Я остался. Здэсь живу. Сапаги чыню.

      – Здесь – это где? – зачем-то спросила Тонечка.

      – А вот дварэц мой! – Сапожник показал рукой куда-то за спину, в будку. – Тут и жыву.

      Тонечка заглянула внутрь через его плечо. Ей показалось, что будка настолько крошечная, что в ней можно только сидеть или стоять, лежать уж точно нельзя!

      – Нэ пэрэжывай, дочка, я прывык давно! Кагда чэлавэк адын, что ему нада? Ничево ему не нада!..

      – Вы, должно быть, всех здешних жителей знаете?

      – Всэх нэ знаю, а много знаю. А мэня все знают!

      – Я на Заречной улице живу, – сказала Тонечка. – По соседству с Лидией Ивановной Решетниковой. Она к вам не приходила обувь чинить?

      – Прыхадила, – сказал сапожник. – Она одын панимал, какой я есть мастер! В Спитаке первый был, туфли тачал, как из сэрэбра лил!.. Мой дом на улыцэ самый багатый был, красывый! Мама айлазан готовыт, на празнык хаш варыт, э-эх!.. Вся улыца радуется! Ныкаво нэ асталась, нычево.

      – Лидия Ивановна у вас обувь чинила, да?

      Сапожник покивал.

      – У нэй сапаги и туфэлка хароший, настаящий. Хароший сапожнык шыл, мастер шыл. Сносу нэт!

      – У нее была дорогая обувь? – живо спросила Тонечка.

      – Э, дочка, такая обувь тэпэрь нэту, как у нее был! Стэжок к стэжку, хвоздык к хвоздыку! Отлычная работа, как будто я сам шыл! – И дядя Арсен поднял вверх желтый заскорузлый палец. – Хде такой туфэль брал, спрашиваю. А она смеется, гаварит, Арсэн, мне туфэль в Москва на заказ дэлали, я что папала ныкагда нэ насила! У ГУМе, гаварыт, шыл сапожнык, тоже армянин, Давид звали!

      – В ГУМе? – усомнилась Тонечка. – Шили обувь?

      – Клянус здаровьем!

      – Это когда было? Сто лет назад?

      – Зачэм сто? – обиделся дядя Арсен. – Сорок!

      – Сорок лет назад Лидии Ивановне шили туфли?! И она их до последнего времени носила?!

      – Э, дочка, хароший туфэль или сапаги за сто лэт