Затерянный мир (сборник). Артур Конан Дойл

оценка очень укрепит мой авторитет в научном мире. Не правда ли? Ваш возраст и внешность придают вашему мнению особую ценность. Просто не знаю, что бы я делал без вашего одобрения. Ну ладно. По крайней мере, вы – лучше, чем свиньи от науки, чей стадный визг мне пришлось выслушивать на конгрессе в Вене. Впрочем, они не более вредны для меня и моего дома, чем какой-нибудь английский ворчащий в одиночку хряк.

      И он посмотрел на меня, словно на представителя хрюкающей фауны.

      – По-моему, ваши оппоненты в Вене вели себя недостаточно… – сказал я.

      – Могу вас уверить в том, сэр, что пока я в состоянии справиться с моими врагами самостоятельно и не нуждаюсь в вашей поддержке. Мне значительно проще прижаться спиной к стене и парировать любого рода нападки, чем выслушивать слова поверхностной симпатии. Иначе я уже не буду Джорджем Эдуардом Челленджером. Однако, давайте ближе к делу. Постараемся, как можно сократить ваш визит, который вряд ли доставляет удовольствие вам, а уж мне – подавно. Итак, насколько я понял, у вас есть какие-то замечания по поводу моих тезисов в венском докладе.

      Его прямолинейность ставила меня буквально в безвыходное положение. Что мог я ему сказать, без того чтобы тут же не выдать с головой мое невежество в науке?

      – Я слушаю. Говорите же! – громыхнул он.

      – Конечно, в науке я – пока новичок, – начал я с улыбкой, исполненной скромности идиота, – просто пытаясь честно разобраться в том чего не понимаю. Именно поэтому, мне кажется, что в отношении к Вейсману вы несколько перегнули палку. Разве самые последние открытия, произведенные в естествознании, уже после венского съезда не подтверждают воззрений Вейсмана?

      – Какие открытия? – он говорил со зловещим спокойствием.

      – Возможно, это и нельзя назвать открытиями в полной мере. Я просто говорю о тенденции, об общем направлении современной научной мысли, общепринятой в этом вопросе точке зрения, если можно так сказать.

      Глядя на меня в упор, и не моргая глазами, профессор подался вперед.

      – Надеюсь, вы не будете отрицать, – он принялся один за другим загибать пальцы, перечисляя аргументы, – это пропорции черепной коробки являются непогрешимым индексом в констатации геологической эпохи, к которой принадлежит реликтовый индивид.

      – Это бесспорно.

      – Что теория телегонии, еще пребывает на уровне sub judice?

      – Несомненно.

      – И то, что эмбриональная плазма принципиально отличается от яйцеобразующей корпускулы парфеногенезиса?

      – Ну разумеется! Конечно же! Именно так! – с неподдельной радостью воскликнул я, упиваясь своей находчивостью.

      – И что это доказывает? – спросил он неожиданно мягким, увещевательным тоном.

      – А? Что? – промямли я, сбитый с толку последним вопросом.

      – Да, что же это доказывает? – Сказать? – голос его тихо рокотал. Напоминая воркование голубя.

      – Конечно же, скажите.

      – Это доказывает, – он внезапно