Дорога к небесам. Максим Николаевич Грибанов

не собирался никого убивать,

      я не представлял, как потом буду смотреть в глаза родным,

      той прекрасной девушке,

      если когда-нибудь встречу ее,

      как буду ходить по воскресеньям в церковь?

      И как я вообще могу молить бога о помощи сохранить мою жизнь:

      ведь не дать мне погибнуть – значит, дать сделать это кому-то другому

      Но очень скоро я убедился, что иначе не получится

      Я передернул затвор,

      и патрон, с щелчком выскочив,

      ударился о землю

      Из блиндажа вылез Том,

      молодой парень, лет на пятнадцать младше меня,

      веселый и доброжелательный,

      один из немногих сохранившихся в целости с первой волны атак

      Убедившись, что патронник чист,

      поднимаю патрон,

      вытираю об штаны,

      засовываю его обратно,

      защелкиваю затвор

      и отставляю винтовку в сторону

      Поправляю ремни,

      ранец,

      аккуратно закутываюсь в шарф

      Том вернулся из туалета, закурил,

      улыбающимся взглядом

      показал в сторону Штыка,

      что-то бормочущего во сне

      под плащ-палаткой,

      почесался,

      проклял вшей и полез обратно

      Штык тоже уцелел с первого месяца пребывания здесь:

      усы у него были как у Ницше,

      а лезвие штыка всегда начищено и заточено так,

      что казалось, им можно бриться

      После очередной отбитой атаки,

      наши приволокли двух пленных

      Это были молодые ребята, лет восемнадцати

      Их забили прикладами и штыками

      Но Штык в этом не участвовал:

      видимо, берег свой клинок для какого-то особого случая

      А я окончательно перестал понимать,

      что и зачем мы все здесь делаем

      В самом начале войны такого не было:

      к пленным относились достойно

      и более гуманно

      А сейчас я слышал, что их держат в ужасных условиях и даже не кормят,

      потому что самим не хватает продовольствия,

      или вот, – как это случилось у нас, –

      просто в ярости добивают

      С каждым днем я все сильнее убеждался,

      что культура,

      со всеми ее нравственными ценностями,

      зависит от обстоятельств,

      и грош ей цена,

      когда у человека появляется возможность

      безнаказанно совершать преступление

      Я так устал:

      от жестокости,

      бесчеловечности,

      этих проклятых крыс,

      вшей и чесотки,

      от этой всепоглощающей сырости,

      вечного насморка,

      отсутствия горячей еды,

      повсеместного запаха гари

      недосыпания

      и постоянно преследующего холода

      Я так устал от всего этого

      Я не хочу никого ненавидеть,

      не